Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
– Ай да! Ну, как же ты отделался?
– Я боялся писать к вам, тятенька, правду, и просил только о присылке денег…
– Телячья голова!… Да лжешь, брат, ты?
– Ей-ей, тятенька, что мне вам лгать: я просто упал бы в ноги да попросил бы прощенья. Я вез к вам это мошенническое заемное письмо; да ведь вы знаете, что со мной случилось на дороге и как меня посадили в тюрьму.
– Нет, не знаю, рассказывай! Остальные-то прогулял?
– Как это можно, тятенька; я слишком в два года прожил на себя только триста рубликов! вот что!
– Ой! лжешь! этого и на чай недостанет: что ж,
– Чай? да там чай-то пить нельзя; там вместо чаю-то черт знает что продают!
– Ой ли? что ты говоришь?
– Ей-ей! да это ужас и подумать. Вместо чаю там ерофеич продают… Пьфу! какая гадость, я в рот взять не мог!
– Неужели? ах, собаки! Что ж, цельная копорка, что ли?
– Э! да я бы и копорскому чаю так обрадовался, что я вам скажу!
– Неужели? Что ж, уж будто так-таки и ни листочка китайского?
– Ни листочка! говорю вам, что просто набор разных трав: доннику, васильков, бузины, листу черной смородины… ну, разных, черт знает, каких!
– Да что ж полиция-то смотрит?
– Полиция? Полиция-то там в торговые дела не мешается, что хочешь продавай, надувай как душе угодно.
– Что ты говоришь?
– Ей-ей!
– Скажи пожалуйста!… Нет, вот у нас, так, брат, не то.
– Да что ж, тятенька, чаем-то и торговать, если не поразбавить его копоркой. Важная вещь: осьмушку прибавить на фунт. Оно же и пользительно; потому что, уж если правду говорить, так китайский-то чай целиком вреден; вот недавно один ученый написал книгу, что китайский чай сам по себе все равно что опиум, а опиум-то – медленный яд.
– Неужели?
– Ей-ей!
– А вправду, ведь от цельного китайского страшная бессонница, я сам это по себе знаю, я как-то всегда не любил цельный китайский: с копоркой-то как будто помягче.
– Да вот что я вам скажу: отчего, вы думаете, у господ-то по ночам пиры, балы да банкеты? Оттого, что у всех у них бессонница от настоящего китайского чаю.
– А что ты думаешь, в самом деле: ведь цельный-то только и идет что к господам.
– Да как же: пей-ко они хоть пополам с копорским, походили бы на людей; а то что: тени, в голове только дурь; а отчего? от китайского чаю.
– Ей-ей так! – сказал Василий Игнатьич.
– Да как же, – продолжал Дмитрицкий, – припомните-ко, тятенька: цельный, китайской укладки, чай пили только самые большие господа, князья да вельможи; у них только по ночам и пиры были; а теперь как стал всякой шушера распивать настоящий китайский чай, так и не спится ему, завели картеж по ночам, да попойку, да музыку, пляски, – все с ума сходят от бессонницы. А что будет, как все скажут: подавай, брат, мне настоящего, с подмесью-то я не хочу! а?
– Ох, да ты, брат, штука стал, Прохор! говоришь как пишешь! любо слушать! Жаль полутораста тысяч; да я, брат, и рад, что не завел ты фабрику; ты слушай меня: торгуй чаем: ей-ей, прибыльнее фабрики.
– Слушаю, тятенька, во всем вас слушаю, – отвечал Дмитрицкий, – уж как я буду торговать чаем, так извини: у меня китайский пойдет только на подкраску.
– Нет, брат Прохор, этого нельзя: теперь, брат, за этим смотрят, понимаешь?
– Смотрят? да мы с смотрителями как-нибудь уживемся.
– Нет, брат Прохор, прошли золотые времена!
– Зато теперь, тятенька, мишурные времена; бывало, озолотят человека, а теперь обмишурят – вот и все.
– Э, да ты, брат, голова, Прохор!
– Вот, например, меня как славно обмишурили.
– Ах, да! расскажи-ко, как же тебя ограбили на дороге?
– А вот как, тятенька: еду я из-за границы… уж я вам всю чистую правду скажу…
– Ну, ну, ладно, говори.
– Еду я из-за границы да думаю: беда мне будет от тятеньки: «Врешь, брат, скажет, прогулял деньги!» как быть; такой страх берет, что ужасть; как показаться на глаза? Постой-ка, думаю, попробую счастья в карты, не выиграю ли?
– Ах ты собака! в карты играть! да я тебя, брат, знаешь?
– Да ведь это, тятенька, я с отчаяния.
– Ну, добро.
– Приехал в Киев; а там большая игра ведется, и я тово…
– Ах ты собака! проиграл и остальные?
– Какое проиграл! выиграл сто тысяч деньгами, да разных вещей тысяч на пятьдесят, да коляску…
– Ой ли? ах ты, господи! ну?
– Как выиграл, радехонек! душа не на месте! Поехал, еду себе да думаю: слава тебе, господи, капитал сполна привезу тятеньке, да еще и коляску в подарок.
– Ну, где ж она?
– А вот послушайте: обыграл-то я одного графа Черномского…
– Графа? скажи пожалуйста! врешь, брат, куда ж тебе с графом играть!
– Ей-ей, тятенька, я обманывать вас не буду. Да, вот что надо вам сказать: как обыграл я его, так он и потребовал, чтоб я опять играл с ним; а я говорю ему: «Нет, ваше сиятельство, покорно благодарю, мы и тем довольны». – «Так не хотите играть?» – «Не желаю, ваше сиятельство». – «Не хотите?» – «Не могу; мне надо торопиться ехать». – «Ну, хорошо же! – сказал он, – постой, дружок, постой, не уйдешь от меня!» Я думаю себе: небойсь, не уйду, так уеду! поминай как звали! И тотчас же, не мешкая нимало, поехал. Кажись, скакал на почтовых день и ночь; да в самом деле не ушел от этого проклятого… Черномского. Уж я знаю, что это он со мной штуку сыграл: верно, подкупил моего слугу. Он, верно он, тятенька; после уж мне в голову пришло, да поздно.
– Да какую же штуку он с тобой сыграл?
– А вот какую: приехал я в один город; остановился в гостинице. С дороги потребовал себе галенок чаю [126] , напился, вдруг что-то замутило меня, так все и ходит кругом; голова, как чугунная, отяжелела: как сидел я на лавке, так и припал без памяти. Что ж думаете вы, тятенька, где я очнулся?
– Ну, ну, брат, говори! Ах, мошенники, верно зельем каким опоили тебя?
– Да уж, верно, так! Очнулся я, кругом темно, кто-то душит меня да кричит: «Воры, воры!» Господи! Думаю, что это такое? Сбежался народ, полицейские, городничий. «Вяжи его! – кричит, – вяжи мошенника!» Взяли да и скрутили руки назад. У меня со страху язык отнялся. Привели в какую-то сибирку, да и бросили на нары, вместе с колодниками…
[126] Галенок чаю – состоит из чайника с кипятком, чайника с заваркой и чашек; то же что «пара чаю»