Приключения Ружемона
Шрифт:
Пробыв около двух недель в Порт-Эссингтоне, мы возвратились опять в бухту Раффлея. Капитан Дэвис говорил, что иногда корабли заходят случайно к ним и что очень возможно, что скоро прибудет какое-нибудь судно из Порт-Дарвина. Ввиду этого мы с Ямбой решили поселиться на время между этими чернокожими и ждать. Притом же эти люди знали так много о европейцах, что я был уверен, что смогу с течением времени собрать здесь полезные для меня сведения.
Едва успел я пробыть здесь несколько дней, как сильно заболел злокачественной лихорадкой; по всей вероятности я заразился ею в Порт-Эссингтоне, где иногда целые часы проводил в воде, в болотах. Симптомы болезни были обычны: сначала очень быстрый, учащенный пульс и горячечный жар, а потом припадки такого страшного озноба, что никакие средства не могли остановить его. Бедная Ямба была страшно убита моей болезнью; она ухаживала за мной с самой самоотверженной преданностью. Но, несмотря на все ее старания, я постепенно все более и более ослабевал и, наконец, через несколько дней впал в сильный бред. Чернокожие также были очень добры ко мне и лечили меня своими туземными средствами — разными листьями и пилюлями. Но ничто не помогало: мне становилось все хуже, я не узнавал даже Ямбы. Наконец лихорадка начала понемногу уменьшаться, но я сделался так слаб и беспомощен, как маленький ребенок.
Когда я пришел в себя, то мне показалось, что в Ямбе стала заметна какая-то сильная перемена; я спросил ее, не случилось ли чего во время моей болезни. Тут она сообщила мне весть, которая будет преследовать меня до последнего дня моей жизни. К невыразимому моему ужасу, она совершенно хладнокровно рассказала, что у нее за это время родился ребенок, которого она убила и съела! Я сразу не мог даже понять, в чем дело, так ужасно и возмутительно было это. Когда наконец я спросил ее, почему же она это сделала, она отвечала очень просто: «Я боялась, что вы умрете, покинете меня; к тому же ведь вы понимаете, что мне невозможно было кормить двоих, — и вас, и ребенка».
Надо заметить, что австралийские женщины часто поедают своих детей; но причина, побуждающая их делать это, отчасти, до некоторой степени, смягчает ужас этого отвратительного обычая. Различные племена и группы чернокожих часто бывают вынуждены перекочевывать с места на место, то вследствие недостатка воды, то в силу других каких-нибудь причин; переходы бывают иногда очень длинны, утомительны. Если в подобное время женщине приходится возиться с несколькими малыми детьми, то ей оказывается не то что трудно, а совершенно невозможно переносить их с места на место и в то же время исполнять еще и все другие домашние обязанности, лежащие на них. Вот в таких случаях они обыкновенно убивают и съедают маленьких детей. Ими руководит при этом, главным образом, любовь и рассудительность, как ни странно может это показаться с первого взгляда. Действительно, им предстоит выбирать одно из двух: или совсем покинуть их, обрекая на гибель, или взять с собой, но оставлять без всякого призора и наблюдать их постепенное угасание от недостатка заботливости. Чтобы избежать и того и другого, матери предпочитают сразу убить их и съесть, как я уже говорил об этом. Впрочем, это делается обыкновенно только с очень маленькими детьми, которым всего несколько дней от роду, пока еще у матерей не успела развиться сильная привязанность к ним.
Есть чувства слишком священные для того, чтобы о них можно было говорить здесь. Но укажу на один факт, в котором ясно выразилась глубокая преданность Ямбы: когда я лежал в бреду, она кормила меня собственной грудью. На это и ссылалась она как на основную причину, заставившую ее совершить тот ужасный поступок, о котором я говорил. Я чувствовал себя поэтому не в праве укорять ее, и мы решили постараться никогда не вспоминать об этом.
Она видела, как ужасно подействовало на меня ее сообщение, но совершенно не в состоянии была стать на мою точку зрения. Впрочем, долго после этого случая Ямба носила на шее какой-то маленький сверточек, завернутый в кожу и, по-видимому, очень дорожила этим сокровищем. После, когда я уже совершенно выздоровел, она сказала мне, что в нем были некоторые мелкие косточки ее ребенка, которые она хранила в память о нем.
Я оправлялся очень медленно; долго еще после того как прошла резкая форма болезни, продолжались ужасные припадки озноба, страшно измучившие меня. Во время этих припадков, сам не понимаю почему, но всегда чувствовал какое-то непреодолимое желание выпить молока. Между тем чернокожие говорили мне, что в окрестностях водятся большие стада буйволов. Их развели здесь белые поселенцы, а после того как они покинули эти места, животные разбежались и совершенно одичали. Я и решил, как только до некоторой степени окрепну, попытаться поймать и приручить одну из буйволиц, чтобы иметь возможность пользоваться ее молоком.
Действительно, однажды мы с Ямбой отправились на охоту. Вскоре она нашла их следы около озера, лежавшего недалеко от моей хижины. Оба мы взобрались на большое дерево на берегу и оттуда поджидали будущую добычу. Ждать пришлось довольно долго; наконец мы увидели огромную буйволицу с теленком, которая медленно и спокойно шла прямо по направлению к нам. Все мое вооружение состояло из лука со стрелами и лассо, сделанного из кожи кенгуру; один конец аркана был прикреплен к длинной палке. Увидя животных, я осторожно спустился с дерева и притаился, выжидая, чтобы теленок подошел достаточно близко; как только он приблизился, я быстро накинул петлю ему на шею и таким образом поймал его прямо на глазах его матери, которая не понимала, в чем дело, и начала жалобно мычать.
Ямба между тем, видя, как удачно я справился, также спустилась с дерева и хотела подойти ко мне; как вдруг громадный буйвол, которого раньше никто из нас не заметил, со всех ног бросился прямо на нее. Ямба тотчас же поняла страшную опасность, угрожавшую ей, с быстротой молнии вернулась к дереву и вскарабкалась на него как раз в ту минуту, когда огромное животное было уже подле нее. Я закричал ей, чтобы она как-нибудь отвлекла внимание буйвола, пока я совсем справлюсь с теленком и его матерью. Затем я выпустил из рук палку, к которой был прикреплен аркан, и позволил теленку уйти, волоча его за собою. Но, как легко было предвидеть, палка скоро зацепилась за пни деревьев, так что теленок оказался более верным пленником, чем когда-либо. Тут повторилась старая история с китами: буйволица ходила, не переставая, вокруг теленка и выказывала крайнее беспокойство и горе; она ни на минуту не покидала его и все мычала, точно призывая его уйти отсюда. Тогда я направился к Ямбе, которая все время старалась отвлекать на себя внимание старого буйвола; разъяренное животное со страшным ревом взрывало ногами землю у основания дерева. Я уже наложил стрелу на лук и совсем готов был спустить ее, как вдруг бык услышал, к несчастью, шум моих шагов и бросился прямо на меня. Минута, признаюсь, была ужасная, но я не растерялся: я знал, что могу смело положиться на свое искусство в стрельбе из лука; еще во время своего пребывания в школе в Монтре я уже славился там как прекрасный стрелок, а после постоянно упражнялся. Поэтому я спокойно выжидал, пока животное приблизилось ко мне на расстояние нескольких шагов, и тогда выпустил стрелу. Она попала ему прямо в правый глаз. Бык в первую минуту как бы присел на ноги и страшно заревел от боли. Ямба между тем, беспокоясь обо мне, спустилась с дерева; но едва она ступила на землю, как разъяренное животное быстро обернулось и бросилось к ней с большей яростью, чем прежде. Но Ямба на этот раз просто спряталась за дерево, а я между тем выступил вперед, обратил его внимание на себя и тем заставил его двинуться опять на меня. И на этот раз я выждал, пока он почти подбежал ко мне, и пустил вторую стрелу в левый глаз, таким образом совсем ослепив его. Несчастное животное быстро остановилось и стало как-то нерешительно пятиться назад, страшно ревя от мучительной боли; тут я, совершенно позабыв о своей лихорадке, бросился на него с топором и нанес ему такой удар в голову, что бык пошатнулся. Двумя или тремя следующими ударами я опрокинул его на землю и затем убил. Как только буйвол умер, я решил испробовать действие обычного между туземцами способа лечения от лихорадки, потому что припадки озноба и теперь повторялись почти ежедневно, обыкновенно поздно вечером. Каких только трав не давала мне Ямба, ничто не помогало, я никак не мог согреться; на этот раз я решил испробовать действие животной теплоты.
Как только буйвол умер, я разрезал его тело между передними и задними ногами и влез в него, совершенно потонув в горячей крови его внутренностей. Но голова, моя, понятно, оставалась снаружи. Ямба сейчас поняла, что я делаю, и когда я сказал, что хочу уснуть в таком положении, она заявила, что будет сторожить, чтобы ничто не беспокоило меня. Я проспал таким образом, погруженный во внутренности быка, весь остаток дня и всю ночь. Проснувшись на другой день, я, к удивлению, почувствовал себя пленником: труп остыл и утратил гибкость, так что меня надо было буквально вытаскивать из него. Выбравшись, я имел самый ужасный, отвратительный вид: все тело мое было покрыто застывшей кровью, даже мои длинные волосы были совершенно испачканы ею. Но я никогда не забуду той радости, которую испытал, почувствовав себя опять здоровым: я был теперь полон сил и энергии.
Прежде всего необходимо было обмыться; с этой целью я отправился к лагунам и там при помощи особого рода мягкой глины вымылся, а затем, как и всегда в подобных случаях, стал бегать по берегу, чтобы обсохнуть. Странный способ лечения, который употребил я, т. е. пребывание в течение нескольких часов в трупе только что убитого животного, практиковался чернокожими очень часто; они прибегали к нему во всех серьезных болезнях и непоколебимо верили в его целебное действие. Не знаю, как в других случаях, но мне он действительно помог сразу.
Между тем наша буйволица все продолжала ходить вокруг своего плененного теленка, только изредка оставляя его на несколько минут, чтобы немного подкрепиться пищей. На следующий день мы устроили из ветвей небольшую загородку, вроде сарайчика, и загнали ее туда. Два дня продержали мы ее тут, не давая ей ни пить, ни есть и не подпуская к ней теленка, чтобы этими мерами усмирить ее. Действительно, когда по прошествии этого времени мы вошли к ней, она была совершенно смирна, брала из наших рук пищу и воду, — одним словом, казалась вполне ручной. Я мог даже сам доить ее и, право, никогда в жизни не пробовал ничего вкуснее ее молока, которого она давала в изобилии. Несколько дней я только им и питался и замечательно поправился и пополнел. Между тем чернокожие, узнав, что мне удалось убить старого буйвола, прониклись большим уважением ко мне, сочтя за великого охотника. Они сами часто пытались убить какого-нибудь из них своими копьями, но им никогда это не удавалось. Мясо убитого мною животного я отдал дикарям, сам не решился даже попробовать его; но кожу его оставил себе, и она очень пригодилась мне в следующее дождливое время года, потому что была тверда, как дерево, и по крайней мере в полдюйма толщиной.