Приключения Ружемона

Ружемон Луи де

После этого я опять возвратился к малайцам, капитану Дэвису и остальным моим друзьям в бухте Раффлея и прожил с ними еще месяца три или четыре. За это время я чувствовал себя прекрасно, был по-прежнему крепок и силен и почти все дни проводил на охоте. Кроме обычных в этих местностях животных, здесь попадались даже пони и английские породы рогатого скота, по всей вероятности завезенные сюда некогда поселенцами, но теперь совершенно одичавшие. Капитан Дэвис за это время успел сообщить много сведений, полезных для меня; между прочим, от него я узнал, что в трех или четырех милях отсюда лежит Порт-Дарвин, где, по всей вероятности, можно встретить белых людей. С Дэвисом мы часто беседовали по этому поводу, и он не переставал все обнадеживать меня. Однажды он указал мне на дерево, стоявшее недалеко от его лагеря; на этом дереве была вырезана следующая надпись.

Людвиг Лейчардт,

Прибывший сухим путем из Сиднея.

1847 г.

Было

очевидно, что эта область, действительно, посещалась белыми, по крайней мере хоть один из них был уже здесь; и так как из надписи было видно, что он прибыл сюда сухим путем, то во мне зародилась надежда, что, быть может, когда-нибудь и я смогу возвратиться тем же путем в цивилизованные страны. Чернокожий, знавший английский язык, уверял меня даже, что отец его служил проводником г. Лейчардту; но удалось ли этому последнему когда-нибудь возвратиться обратно в Сидней, он не знал, потому что белый путешественник, как называл его капитан Дэвис, сел в Порт-Эссингтоне на корабль.

Обсудив все сведения, собранные мной, я решил попытаться достичь Порт-Дарвина, рассчитывая найти там европейских поселенцев. И вот, сделав необходимые приготовления, Ямба, я и собака вновь пустились в плавание по неизвестному нам морю в утлой лодке, которая имела всего 15 футов длины и 14 дюймов ширины. Понятно, мы по-прежнему старались держаться вблизи берега. Путешествие началось очень благополучно; мы счастливо пробрались через пролив Анслея, минуя огромный пролив Вандименовой земли с ее аллигаторами, разлившимися реками и заливчиками. По расчету, мы должны были быть уже недалеко от Порт-Дарвина, как вдруг, совершению неожиданно, разразилась страшная буря и нашу лодку быстро понесло волнами в открытое море по направлению к юго-западу. Маленькая лодочка наша, понятно, в одну минуту была почти залита водой, так что мы с Ямбой вынуждены были тотчас выскочить из нее прямо в море и, уцепившись вдвоем за один конец ее, заставить другой конец подняться вверх и таким образом не допустить ее совсем переполниться водой. Это случилось недели через две после того, как мы оставили капитана Дэвиса. Мы знали, что если бы лодка была залита, то все наше имущество, — старая собака, живые гуси, вода, всякая провизия, все это неминуемо погибло бы в рассвирепевшем море. Между тем наступила ночь; это была одна из самых ужасных ночей, какие только мне случалось переживать когда-либо. Но я так уже привык ко всяким опасностям, что считал их чем-то почти необходимым.

Представьте себе, если только можете, наше положение: громадные волны вздымаются подобно высоким горам; кругом распространилась глубокая ночная темнота, и посреди всего этого мы вдвоем, погруженные в волны, цепляемся, для спасения своей жизни, за край маленькой, выдолбленной лодки, всего 14-ти дюймов шириной. Хотя пребывание в воде скоро довело нас до крайнего изнеможения, но мы не смели вскарабкаться в лодку. Можно ли поверить, что мы были вынуждены оставаться всю ночь напролет в море, уцепившись за край лодки, полузатопленные, постоянно толкаемые подобно совершенно незначительным атомам среди этих громадных волн, которые буквально ослепляли своим фосфорическим светом? Несколько раз в течение этой ужасной ночи я готов был уже выпустить край лодки, за который придерживался, и пойти ко дну, но каждый раз в таких случаях подле меня раздавался голос Ямбы, всегда ласковый, ободряющий; пересиливая страшный рев бури, она уговаривала меня не отчаиваться и напоминала, сколько ужасных опасностей мы уже благополучно пережили вместе. К утру она уговорила меня войти в лодку и отдохнуть, сама же все еще оставалась в воде, стараясь удерживать передний конец лодки над громадными волнами, которые все еще продолжали набегать. Но мне было крайне трудно вскарабкаться в лодку, потому что я страшно замерз и почти окоченел. Теперь мы совершенно не могли определить, какого направления следовало нам держаться, чтобы добраться до какого-нибудь берега, потому что к этому времени нас отнесло очень далеко в море, и мы не имели ни малейшего представления о том, где находимся теперь.

Целый день мы беспомощно неслись по течению волн; наконец море совершенно успокоилось. Когда мы несколько отдохнули, то решили, что материк должен лежать к юго-востоку, и принялись грести веслами по этому направлению. Через несколько часов, действительно, мы с восторгом увидели маленький скалистый островок, к которому немедленно причалили и вышли на берег. Пищи на нем оказалось много, в виде различных птиц; но пресной воды нигде не было, так что пришлось затронуть небольшой запас ее, который мы всегда имели при себе в кожаном мешке. Судя по виду скал и по запаху, распространявшемуся по всей местности, я думаю, что это был один из островов, Богатых гуано. Тут я догадался, что мы были уже подле Порт-Дарвина, но проехали мимо него во время страшной бури, когда боролись за свою жизнь. Всю ночь мы провели спокойно на этом островке,

прекрасно выспались и утром бодро пустились в дальнейший путь, опять заходя во все бухточки и на островки. Слабый луч надежды опять затеплился в моем сердце: мне казалось, что в конце концов, несмотря на то, что буря отнесла нас очень далеко от цели нашего путешествия, мы все-таки когда-нибудь попадем в Порт-Дарвин. Море в этих местах было покрыто множеством островков; каждый вечер мы приставали к какому-нибудь из них и проводили ночь на берегу; а утром пускались дальше. Погода все время стояла прекрасная, так что ничто не препятствовало нашему плаванию. Однажды вечером, спустя несколько дней после бури, мы медленно подвигались вперед, лениво шевеля веслами. Вдруг я заметил, что лицо Ямбы озарилось каким-то необычайным радостным выражением, а глаза засветились непривычным огнем, какого я еще никогда не замечал у нее. Она смотрела на небо, оживленная и взволнованная, улыбаясь далеким звездам, что мириадами горели в необъятной выси небес. Я стал было расспрашивать ее, но на этот раз моя обыкновенно разговорчивая подруга упорно хранила молчание. Полагая, что она инстинктивно чувствует наше приближение к Порт-Дарвину, и я в свою очередь оживился, считая наше путешествие оконченным. Но, увы, меня ожидало новое горькое разочарование!

Между тем Ямба все продолжала смотреть на звезды, не отводя глаз, и наконец, по-видимому окончательно убедившись в чем-то, обратилась ко мне, радостная и восхищенная, возбужденно смеясь и указывая рукой на одну яркую звезду. Но видя, что я все еще удивлен ее необычайной и непонятной для меня веселостью, она воскликнула: «Смотрите! Это та звезда, которую вы должны хорошо понимать!» С минуту я призадумался. Вдруг все стало ясно для меня как день: Ямба снова приближалась к своей родине, к тому самому месту, откуда мы вместе с ней полтора года тому назад отправились в путь!

Как я уже говорил раньше, мы миновали во время бури Порт-Дарвин и затем были занесены далеко в открытое море.

Сердце мое чуть не разорвалось на части при мысли о всех тех ужасах и лишениях, о всех тех страданиях и трудах, какие мы оба с Ямбой вынесли за последнее время, и, как теперь оказывалось, совершенно напрасно. Слабая надежда, поддерживавшая меня, снова рухнула, сменившись полным отчаянием: я повалился на дно лодки совершенно разбитый, обессиленный и обескураженный. Какое ужасное испытание! Что могло быть хуже этого?!

Пораженная моим состоянием, верная Ямба опустилась подле меня на колени и принялась утешать меня. Она говорила мне, как счастливы и рады будут ее единоплеменники нашему возвращению, с каким восторгом они снова увидят нас. Кроме того, она уверяла меня, что я мог бы стать великим человеком среди ее племени, если бы только решился остаться с ними. Но я сначала не внимал ничему и положительно обезумел от злобы на себя и от отчаяния: я не мог простить себе, почему не отправился сухим путем из Порт-Эссингтона в Порт-Дарвин. Не подлежит сомнению, что я именно так и поступил бы, если бы Дэвис не уверил меня, что большая часть пути лежит по непроходимым болотам, трясинам, заливчикам, бухтам и большим рекам, кишащим аллигаторами. И вот я снова очутился в Камбриджском заливе, на том самом месте, откуда отплыл полтора года тому назад и куда раньше пристал со своими четырьмя чернокожими спутниками.

Теперь мы высадились на берег одного островка, лежащего при входе в залив. Ямба стала подавать дымные сигналы, чтобы известить своих друзей на материке о нашем прибытии. Вместе с тем мне опять пришлось надеть личину притворства: мы решили ни за что не признаваться, что нас против волн принесло обратно на этот берег, напротив, сговорились объявить везде, что объехали кругом все побережье и затем сами захотели вернуться к нашим дорогим друзьям, убедившись, что нигде так не хорошо, как на родине! Подумайте, каково мне было исполнять эту роль в то время, когда вся душа у меня переворачивалась от бессильной ярости и горького разочарования.

На этот раз мы с Ямбой не стали ожидать, пока чернокожие выедут нам навстречу, а стали грести прямо по направлению того места на берегу, где вожди и все племя чернокожих собрались для нашей встречи. Переборов в себе первую горечь и невольно тронутый сердечной встречей и радостными приветствиями туземцев, я почувствовал, что у меня как будто стало на душе немного легче. Эти бедные люди до того были рады нашему возвращению, что многие из них даже плакали от радости, — и их неподдельная радость невольно примиряла меня с моей судьбой. Обычную церемонию потереть нос о плечо все мы проделали как подобало; затем почти каждый и каждая из туземцев подходили к нам с выражением своих личных чувств радости и восхищения по случаю нашего возвращения и при этом осыпали нас различными вопросами и расспросами. Ямба сразу стала выдающейся женщиной среди своих единоплеменниц. Немедленно было начато сооружение просторного «ритру», или шалаша, который тут же и был построен, после чего наши чернокожие друзья стали наперерыв носить мне съестные припасы.