Приключения секретного баптиста
Шрифт:
Наконец подошла середина тридцать седьмого года, и вдруг выяснилось, что и его отец не кто иной, как матерый германский шпион и тот самый троцкистский двурушник. Конечно, это было больно и стыдно, тем более, что в пятом классе, где он учился, об этом сразу же стало известно, и на него указывали пальцами. Впрочем, через неделю стало полегче, ибо у большей половины учеников родители тоже оказались германскими, английскими и даже японскими шпионами и диверсантами. Да, стало полегче, как это всегда бывает в коллективе.
Его мать, которую в день ареста отца исключили из партии, кинулась в Центральный Комитет, чтобы объяснить недоразумение, происшедшее с отцом Андрея. Она ходила туда в течение целого месяца. Славные чекисты, на которых с грудного возраста молился Андрей, работали четко и безошибочно и однажды в прекрасную ночь увезли и его мать. "Значит, она виновата тоже", сказал он сам себе, не сдерживая слез.
Тут не мешало бы упомянуть об одном маленьком эпизоде. Андрей проснулся ночью оттого, что чем-то металлическим проводили по батарее центрального отопления. В комнате горела лампочка, за окном стояла ночь. Возле батареи на корточках стоял домовой слесарь Паша и что-то проверял.
– Паша, - спросил Андрей, - ты почему ночью?
Паша обернулся, и Андрей увидел незнакомого человека.
Тут в комнату вошла заплаканная мама, и Андрей понял, что идет обыск. Потом она поцеловала его и ушла, втянув плечи.
В этом эпизоде, в общем весьма ничтожном, был, видимо, некий мистический смысл, ибо он запомнился на всю жизнь.
И вот партия очистила свои ряды от скверны, коммунисты на Западе поздравили своих русских братьев с очередной своевременной победой, и строительство социализма продолжалось.
Конечно, Андрею было трудно. Быть сыном врага народа вообще не легко, а такому, как он, особенно. Потому что, надо же, чтобы именно с ним произошло все это, с ним, знающим наизусть имена всех видных коммунистов на планете и мечтающим умереть на баррикаде. Но он не отчаивался и мужественно преодолевал тяготы, выпавшие на его долю.
Они жили вдвоем с бабушкой на ее маленькую пенсию. Он ходил в рванье, недоедал, но на облупившейся стене над его кроватью висела фотография великого венгерского коммуниста Матиаса Ракоши.
Коммунальный сосед Тяпкин заглядывал иногда в комнату и с опаской спрашивал: "Это кто?" - а услышав, кто это, говорил: "Какой человек! Личность. Замечательно!.. Друг Сталина, говоришь? Ну, слава богу..." Потом Андрей напоминал забывчивому и не очень искушенному в политике соседу, что Ракоши находится в героическом подполье и борется с фашистами. "Да неужели?
– изумлялся Тяпкин.
– Ну надо же, какой человек! Вот это человек!.."
Да, сознавать себя сыном врага народа было горько. Особенно горько было представлять, как его отец ползет сквозь ночь с динамитом, чтобы взорвать водокачку или трансформаторную будку, а его мать тем временем отравляет городской водопровод. Но еще страшнее и невыносимее было ощущать себя одиноким, без мамы.
Бабушка втихомолку плакала, а он на нее за это сердился и говорил: "А если бы их вовремя не разоблачили, наша страна не жила бы так счастливо... Ты думаешь, социализм так вот, тяп-ляп - и построили? Да?.. А враги, думаешь, спят? А ты знаешь, если бы, к примеру, в гражданскую войну Ворошилов бы узнал, что его помощник - враг, он стал бы его жалеть?.. Ведь этот враг мог их всех ночью перестрелять... Вот тебе и а-а-а". Когда же бабушка робко заикалась о маме, он говорил хмуро: "Ну что "мамочка"... Значит, что-то было". Но тайком думал с обидой неизвестно на кого о том, что это несправедливо, что его мать - такая коммунистка, и вдруг диверсантка... а вот Тяпкин, театральный администратор, и не шпион, и не диверсант. И по ночам он иногда просыпался, и проклятые слезы душили его.
Иногда он воображал, что его вызвали в Кремль и там лично сам товарищ Сталин, добро щурясь, вдруг раскрыл ему невероятную тайну: оказывается, отец Андрея вовсе не троцкистский двурушник и все это придумано, чтобы тайно переправить Петра Шамина в одну фашистскую страну с особым заданием на неопределенное время. "А мама?" - спрашивал Андрей. "Мама тоже", говорил Сталин и гладил его по голове. А вокруг стояли соратники вождя: Ворошилов, Молотов, Каганович - и тоже улыбались.
Так он воображал, постепенно стал в это смутно верить, и это давало ему облегчение.
Однажды он столкнулся на улице с близким другом своего отца да и вообще всей семьи, которого он обожал и которого давно уже не видел. Друг стоял на остановке автобуса и читал газету. Андрей вспомнил, как играл с ним этот высокий, красивый коммунист, весельчак и выдумщик, какие дарил ему подарки, как водил его в зоопарк и в кино, как любил отца и мать, и ниточка, протянутая из детства, задрожала вдруг, тенькнула, кольнула: "Дядя Саша, дядя Саша!.. Пойдем же к нам, к бабушке!.." Друг очень удивился, увидев Андрея, потрепал его по щеке и впрыгнул в подошедший автобус. Бабушка, слушая его взволнованный рассказ, как всегда, пустила слезу, а после объяснила ему, что дядя Саша живет далеко от Москвы, и что он уже звонил, и, если выберет время, обязательно зайдет к ним. И действительно, зашел, но, к сожале-нию, тогда, когда Андрей был школе. Он оставил ему конфеты "Мишка" и убежал, так как опаздывал на самолет. "Где он живет?" огорченно спросил Андрей. "А в этом самом, - сказала бабушка, - ну в этом... ну как его..." - и снова заплакала.
Через несколько дней Андрей встретил дядю Сашу на той же остановке. Дядя Саша поглядел на него, отвернулся и вскочил в автобус. Андрей был хорошим пионером и все понимал. Понял он и это.
А дома все тот же Матиас Ракоши глядел с облупившейся стены, и неутихшие бури с новой силой вспыхивали в душе Андрея.
Вдруг грянула война с япошками. Япошек, конечно, разбили. Потом освободили Западную Белоруссию и Украину, Молдавию, и вовремя это сделали немецкие и румынские фашисты прихватили бы эти территории и превратили бы их в концлагеря. А тут вошли наши красноармей-цы, выпустили из тюрем коммунистов и стали помогать народу строить новую, счастливую жизнь.
Потом полезли финны. С финнами пришлось повозиться. Дело в том, что у них все оказались снайперами, даже дети. Это вместо того, чтобы учиться в школе, финские дети вынуждены были обучаться стрельбе. Впрочем, какие дети? Не дети рабочих, конечно, а дети лавочников и буржуев. И вот теперь, маскируясь в лесах, они убивали наших красноармейцев, командиров и политработников, которые хотели установить у них социализм и жертвовали собой, замерзая в финских болотах, а эти, ослепшие от буржуазной пропаганды, стреляли в них и стреляли. Где же были финские рабочие? Почему они молчали? Неужто все томились в фашистских застенках?