Приключения в Красном море. Книга 3(Погоня за «Кайпаном». Злополучный груз)

Монфрейд Анри де

Тафари, вселявший на заре своей юности надежду в тех, кто любит древнюю Эфиопию, потерял под влиянием своих придворных льстецов чувство реальности. Вся та грязь, что благодаря усилиям старого епископа Жаросса лежала на дне его византийской души, поднялась на поверхность и замутила остатки и без того нечистой совести.

Сейчас в Аддис-Абебе два враждующих лагеря. Лагерь императрицы поддерживают старые абиссинцы, верные памяти покойного владыки Менелика, и часть франко-швейцарских торговцев, появившихся здесь в эпоху, когда путь по суше от моря отнимал два месяца. Эти пионеры — большей частью славные люди — с болью в сердце воспринимают постоянные промахи негуса, которого они считали своим воспитанником, и образуют касту, кое-как обороняясь от нашествия авантюристов, пригретых при дворе Тафари.

Я знаю некоторых сторонников императрицы: торговца мылом из Лиона папашу Труйе, основавшего здесь сорок лет назад примитивную фабрику. Он олицетворяет собой так называемого «среднего француза», скуповатого и нелепого, но честного человека, способного стойко сносить жизненные невзгоды. Люди его склада, открывшие Франции эфиопскую империю, оставили в этой стране добрый след. Они продемонстрировали императору еще одну черту французского характера: нерушимую верность данному слову и способность к бескорыстной дружбе.

Кроме того, я знаком со швейцарцем Эвале, — швейцарским вариантом папаши Труйе, — приехавшим осваивать леса, а также еще с одним французом папашей Савуре, который разорился на сельскохозяйственных подрядах, проложив другим дорогу.

Я рассчитываю найти у этих людей поддержку по прибытии в Аддис-Абебу.

Что касается противоположной стороны — партии Тафари, — то она собрала под свои знамена толпу чужеземных интриганов и мошенников, ринувшихся на штурм старой империи, как только была проложена железная дорога через горы.

Прибыв на вокзал, я сталкиваюсь с Глейзом. Кто это? — удивился читатель. Это имя еще не встречалось на страницах моего повествования, однако марселец Глейз до того типичен, что я упоминаю о нем, как о старом знакомом.

Он начинал в пору строительства железной дороги в скромной должности контролера. Глейз прославился своими бессчетными свадьбами с женщинами разного сорта, которые неизменно завершались трагикомическими разрывами. После окончания строительства он оставил службу и после долгих мытарств и серии крахов приобрел в Аддис-Абебе отель, к которому вскоре добавились дансинг, джаз, кинотеатр и множество других заведений, приводящих в негодование французского посла Госсена. Госсен не может примириться с тем, что марселец до такой степени оправдывает дурную репутацию французов в глазах иностранцев, завидующих нашему перевесу в области культуры.

Шутник Глейз вызывает снисхождение своим простодушием и непосредственностью, и ему охотно прощается то, что навеки погубило бы любого другого.

Тафари быстро понял, какую пользу он может извлечь из этого начисто лишенного совести человека, но отнюдь не мошенника, и удостоил его тех же милостей, что и любого из левантинцев.

Глейз хвастался своим кулинарным искусством и сумел создать себе такую славу, что ему была доверена организация всех приемов правителя, включая подготовку меню, заказ вин и размещение гостей.

Неподражаемый апломб, с которым он решает все официальные вопросы, заставил поверить в его знание светского этикета. Абиссинские сановники, учившиеся правилам хорошего тона в бытность мальчиками-рассыльными на железной дороге, не могут не восхищаться манерами марсельца. Что касается левантинских фаворитов, еще недавно торговавших земляными орехами, то они одобряют все действия церемониймейстера из страха, что их заподозрят в невежестве.

Глейз заботится также о гардеробе Его Высочества, отвечающем европейской моде.

Я познакомился с этим незаурядным типом в самом начале его карьеры и, несмотря на его болтливость, тривиальные шутки и постоянную ложь, испытываю к нему некоторую симпатию, ибо он не способен умышленно творить зло.

Завидев, как я выхожу из поезда, марселец бросается ко мне с распростертыми объятиями. Узнав о моем намерении остановиться в греческом отеле «Империал», излюбленном месте тихих людей и буржуазных семейств, он вырывает у меня из рук чемодан и разражается воплями:

— У Булолакиса! У этого старого шимпанзе! Только через мой труп! Вы будете жить у меня, «У Глейза», как все уважающие себя люди. Вы увидите, какой это роскошный отель! А какая у нас кухня! У Глейза живут на широкую ногу!

Как тут устоять? Мой чемодан уже уплывает вместе с носильщиком — негром в адмиральской фуражке, и людской поток несет нас к таможенной стойке. Глейз приветствует абиссинского таможенника своим трубным голосом, в котором звенит медью марсельский акцент, и мой чемодан в мгновенье ока проносится над головами ошалевших от толчеи пассажиров и минует пикет таможенников, ощупывающих без разбора бедолаг, лишенных столь высокого покровительства…

Мы выбираемся из толпы, и Глейз указывает мне на шикарный лимузин:

— Самая красивая машина в Аддисе! Все мне завидуют. Она предназначалась для негуса, но ему не понравился цвет, и он подарил ее мне в знак благодарности за праздничный банкет, который я устроил для английского посла…

С этими словами Глейз, усадив меня рядом, берется за руль и кричит каким-то оборванцам, столпившимся позади машины:

— Эй, вы! Черт вас побери! А ну-ка, толкните!.. — И небрежно бросает, обращаясь ко мне — Ничего страшного, просто стартер сейчас в ремонте…

Под дружным натиском наших помощников машина приходит в движение, и мотор наконец подает признаки жизни. Глейз изо всех сил жмет на газ, видимо, желая взять реванш, и мчится сквозь толпу, осыпая проклятиями пешеходов, чудом уворачивающихся от машины.

Наконец мы останавливаемся перед знаменитым отелем «У Глейза», приютившим гостиницу, театр, дансинг и казино. Я не буду задерживаться на своих впечатлениях от этого странного заведения, для описания которого потребовалась бы отдельная глава. Кроме того, мне некогда любоваться его красотами. Прежде всего мне бросается в глаза кричащая фреска невероятных размеров кисти какого-то русского эмигранта, украшающая стены большого пустого полутемного зала.

Я прохожу в отведенную мне комнату, но Глейз и здесь не оставляет меня в покое, засыпая вопросами о таинственном грузе, конфискованном Тафари. Мне приходит в голову, что марселец может дать мне ценные советы, ведь в этой стране не обойтись без посредников. К тому же мне нечего от него скрывать, поскольку всем прекрасно известно, что шаррас не что иное, как гашиш.