Приключения в Красном море. Книга 3(Погоня за «Кайпаном». Злополучный груз)

Монфрейд Анри де

Выслушав мой рассказ, Глейз снисходительно улыбается:

— Не переживайте, во-первых, вагон прибыл только вчера, и сегодня утром товар попал на таможенный склад. Однако Зафиро не теряет времени даром: он убедил английского посла, эдакого бестолкового протестантского пастора, обратиться к эфиопским властям с предложением уничтожить товар. Но я ни за что не поверю, что человек станет жечь пачку банкнот из-за того, что кто-то якобы может вложить деньги в дурное дело! Я достаточно знаю Тафари и уверен, что он посмеивается исподтишка, слушая проповеди англичанина. Негусу известна истинная стоимость вашего товара, и одно это послужит вам гарантией.

— Вы хотите сказать, что жадность владыки является залогом сохранности товара, но для меня-то он все равно будет потерян!

— Вы ничего не понимаете, и это немудрено. Повторяю: я достаточно знаю Тафари и умею к нему подойти…

— Я счастлив, что вы ладите между собой, Глейз, но я действительно ничего не понимаю. Поэтому прошу вас пока воздержаться от каких-либо действий! Вы, кажется, считаете, что шаррас ввезен в страну нелегально, благодаря вымышленному названию, которое ввело таможню в заблуждение. Но это совершенно не так. Дело носит вполне законный характер, и я собираюсь уладить его официальным путем. Прежде всего я должен посоветоваться с послом Госсеном…

— А! С этим прохвостом! Вы напрасно на него рассчитываете. Если мы встретимся в темном месте, я с радостью набью ему морду.

— Нисколько не сомневаюсь, но подождите немного, пока не представится подходящая возможность. Я все равно обязан нанести ему визит вежливости. Если он не сможет или не захочет уладить дело по закону, тогда мы подумаем о других способах.

— Ради Бога! Но вы еще пожалеете, что упустили драгоценное время.

Наконец мне удается выпроводить Глейза. Я закрываю дверь на двойной запор и собираюсь раздеться, чтобы принять ванну, но с удивлением обнаруживаю, что великолепная ванна с начищенными до блеска кранами лишена труб для подачи воды. Позже я узнал, что слуга приносит клиентам, настаивающим на том, чтобы помыться, воду в ведрах. Купание превращается в целое событие: нужно растопить печь, согреть воду в чанах — одним словом, несколько часов ожидания отбивают у «гидрофила», как презрительно именует клиентов-чистюль Глейз, всякую охоту…

Звуки негритянского джаза, доносящиеся снизу, действуют мне на нервы, и я сбегаю из своей комнаты, хотя и не представляю, куда деться в темном городе с грязными улицами.

Направляясь к выходу, я прихожу через так называемый банкетный зал, служивший раньше обыкновенной столовой. Глейз оснастил помещение керосиновыми лампами — изобретением какой-то немецкой фирмы — и очень гордится своим нововведением. Сейчас зал окутан мраком, и из темноты до меня доносится голос Глейза, забравшегося на лестницу, чтобы прочистить погасший светильник, и осыпающего его проклятиями. Внизу клиенты и игроки в манилью [54] терпеливо ждут, когда зажжется свет. Внезапно раздаются вопли, и все разбегаются под керосиновым дождем, хлынувшим из поврежденной лампы.

54

Манилья — карточная игра. (Примеч. пер.)

Наконец слуга приносит портативную лампу, и зал озаряется светом. Глейз спускается с лестницы с перепачканным лицом и черными руками и как ни в чем не бывало увлекает меня в соседнюю комнату, где сидит незнакомый мне человек.

— Я хочу представить вам моего друга Нассера, начальника таможни.

Передо мной флегматичный молодой человек лет двадцати пяти, то ли сириец, то ли армянин, как бы нехотя взирающий на происходящее.

Глейз, не спросив моего согласия, принимается рассказывать Нассеру мою историю, и тот слушает его краем уха, стряхивая пепел сигареты пальцем со сверкающим фальшивым бриллиантом. Этот жест, сопровождаемый легким покачиванием головы, придает его молчанию многозначительность, которую каждый может истолковать по-своему.

В моем положении человек готов ухватиться за любую соломинку, чтобы не пойти ко дну. Кто знает, думаю я, не лежит ли в кармане у этого Нассера ключ от тюрьмы, где томится мой шаррас? Не станет ли он моим спасителем?..

Я стараюсь вести себя с начальником таможни как можно любезнее и всячески выражаю ему свою симпатию. Мне не приходится кривить душой: когда нужно, я проникаюсь к любому человеку самыми искренними чувствами и играю свою роль достаточно убедительно. Глейз говорит за двоих и тем самым облегчает мою задачу. Молчаливый Нассер, видимо, успевший за время безудержного монолога обдумать услышанное, приглашает меня зайти к нему на следующий день обсудить дело, причем не в таможню, а домой, тем самым подчеркивая свое намерение рассмотреть мою просьбу с особенным вниманием.

VIII

Полномочный посол

Посол Госсен — маленький человек, разговаривающий резким повелительным тоном, как и большинство людей небольшого роста, которым молва приписывает дурной характер. Он сверлит своего собеседника строгим взглядом, независимо от темы беседы, словно собирается задать вам взбучку. Однако он никогда не выходит за рамки приличий, и за его внешней суровостью проглядывают безупречные манеры светского человека.

Я рад встретить в соотечественнике джентльмена, и, почувствовав мое расположение, Госсен смягчается. Наша беседа принимает все более задушевный характер и вскоре выходит за рамки официальной аудиенции.

Разъяснив министру суть дела, я предъявляю ему разрешение на ввоз шарраса, выданное мне Деджазом Эмеру и заверенное нашим консульством. Он спрашивает меня, что я собираюсь делать с товаром, и этот вопрос ставит меня перед дилеммой. С одной стороны, я не хочу обманывать столь честного и справедливого человека, но в то же время боюсь оскорбить его нравственность признанием в своих истинных намерениях. Мне кажется, что, узнав правду, Госсен откажет мне в помощи, чтобы не оказаться замешанным в сомнительное дело. Впрочем, судя по его осторожным уклончивым вопросам, он уже обо всем догадался, но не показывает вида, желая вызволить меня из беды. К тому же он не любит англичан за их оскорбительное высокомерие. Британская миссия, ревниво воспринимающая наше давнее преобладающее влияние в Эфиопии, старается заручиться расположением Тафари. Дипломат до мозга костей, Госсен руководствуется во всем политическими мотивами, а не личной симпатией. Мое дело дает ему повод поставить зарвавшихся англичан на место. Министр считает, что вмешательство его английского коллеги вызвано отнюдь не соображениями морали, а желанием досадить французской миссии.

Прием, оказанный мне Госсеном, обнадеживает, но я не питаю особых иллюзий. Дипломат не скрывает, что его средства воздействия на эфиопское правительство весьма ограниченны. Он знает, насколько осторожно наше министерство иностранных дел, старающееся избегать конфликтов любой ценой, даже в ущерб собственному достоинству. Проклятые трусливые бюрократы разбазаривают остатки нашего былого величия и в конце концов лишат Францию ее ореола славы…

Госсен понимает, что никакие слова не помогут, если за тобой не стоит сила. Наши дипломаты боятся силы и стремятся ослабить противника, вместо того, чтобы укреплять собственную мощь.

— Мы не можем объявлять войну Эфиопии из-за шарраса де Монфрейда, — заявляет министр.

Мне не остается ничего другого, как отправиться на свидание с Нассером.

IX

Начальник таможни

Глейз одолжил мне лошадь для выезда в город, ибо всякий иностранец, шествующий по Аддис-Абебе пешком, рискует попасть под град насмешек и оскорблений черни. Здешний народ уважает лишь тех, кто обращается с ним грубо и жестоко. Господа появляются на улицах в сопровождении многочисленной свиты из слуг, готовых накинуться на каждого, кто недостаточно быстро уступает им дорогу, и частенько забивающих простолюдинов до смерти. Такие качества, как скромность, простота и кротость, недоступны пониманию черни. Рабы видят в великодушии признак слабости и вымещают на тех, кого считают слабее себя, затаенную злобу на хозяев, подвергающих их унижениям.