Прикосновение ненависти
Шрифт:
Но я не могу перестать смотреть. Ничто в мире не сможет оторвать меня от нее.
Я довольствуюсь тем, что закрываю крышку унитаза и сажусь, прикованный к каждому ее движению.
— Только посмотрите на моего маленького грязного ангела. Ведешь себя так соблазнительно.
Словно спохватившись, она намыливает руки, прежде чем провести ими по горлу, плечам и предплечьям. Я сосредоточен на ее груди, и вскоре она вознаграждает мой пристальный взгляд, беря свои сиськи в руки и сжимая, проводя большими пальцами по соскам и вздыхая.
Это не ради меня. Я знаю это. Я чувствую
И, о, что я хочу с ней сделать. Что я хочу заставить ее почувствовать. То, что она пережила в спальне, будет ничто по сравнению с тем, что я задумал.
— Ты уверен, что не хочешь присоединиться? — Словно подчеркивая вопрос, она поворачивается ко мне спиной, слегка наклоняясь в талии, прежде чем провести мыльной рукой по щелке в заднице. Черт, я мог бы смотреть на это весь день. Она живое, ходячее порно, и она вся моя. Никто другой никогда не увидит ее такой. Она никогда не покажет свое тело никому, кроме меня — мужчины, которому оно принадлежит. Мужчины, которому принадлежит она.
Если я не буду осторожен, этот холодный душ окажется напрасным.
— Я принесу твою одежду, — бормочу я, прежде чем практически выбегаю из комнаты. К тому времени, как я возвращаюсь со свежими трениками, она заканчивает, быстро ополаскиваясь, поскольку нет причин задерживаться.
— Как душ? — Спрашиваю я, наблюдая, как она вытирается.
Она бесконечно очаровательна. Даже самые обыденные занятия приобретают новый смысл. Я отчаянно хочу быть частью ее жизни, переплести каждую ее частичку со своей.
— Хорошо, но у меня такое чувство, будто меня сбил грузовик, — признается она с тихим смешком. — Но в хорошем смысле, если ты можешь представить, что тебя сбивает грузовик, и улыбаться по этому поводу.
Очаровательная. Идеальная. Моя.
— Иди посиди со мной. Я умираю с голоду. — Почти так же сильно, как я умираю по ней. Вместо того чтобы отправить ее обратно в постель, я жестом указываю на стол, разделяющий гостиную и кухню.
Вместо того чтобы довольствоваться одним сэндвичем, я делаю себе два, намазывая арахисовое масло и желе настолько густо, что оно вот-вот потечет. Я не ел с тех пор… до того, как забрал ее.
Как я мог забыть поесть?
Она садится на один из двух деревянных стульев у маленького круглого стола, закидывая ноги на сиденье. В таком виде она выглядит маленькой, хрупкой и такой беспомощной. Каждый защитный инстинкт во мне пробуждается, когда я вижу ее такой юной, с ее светлыми волосами — сейчас они темнее из-за влажности — свисающими по обе стороны лица.
Меня тут же захлестывает волна неловкости. Этот домик совсем не похож на тот, к которому она привыкла. Он старый, стулья не подходят друг к другу, а стол поцарапан и побит. Это очень унылое сравнение со всем, что было у нее дома, и я ненавижу это. Ненавижу, что сравниваю себя с этими ублюдками. И все же я не могу остановиться.
Презрение обжигает мои губы.
— Я уверен, что это выглядит не так уж и хорошо по сравнению с той жизнью, к которой ты привыкла.
Ее взгляд перемещается по сторонам, изучая,
— Почему ты так говоришь?
— Я вижу, как ты оглядываешься по сторонам, и знаю, что у тебя, вероятно, есть много вопросов. Я также знаю, что тут не очень хорошо, но так будет не всегда.
— Я не жалуюсь.
— Нет, но ты заслуживаешь большего. Мы оба это знаем. Я только хочу быть уверен, что ты понимаешь, к чему я клоню. Я не прошу тебя терпеть это всю оставшуюся жизнь.
Я беру половину своего сэндвича и откусываю огромный кусок, который только вдохновляет на следующий. Иногда я не осознаю, насколько проголодался, пока не начну есть.
Пока я жую, она спрашивает:
— Как ты нашел это место? Оно принадлежит тебе?
У меня мгновенно сжимается грудь, и сладкое желе становится непонятным на вкус. Мне приходится заставить себя прожевать и проглотить, прежде чем положить остатки на тарелку.
— Почему ты спрашиваешь?
Ее голова слегка откидывается назад, тонкие черты лица напрягаются, когда она морщится.
— Мне просто любопытно. Разве это не обычный вопрос? Мне интересно.
— Не все тебе следует знать прямо сейчас.
— Прости. — Ее голос звучит тихо, с оттенком страха, и я мгновенно ненавижу себя. Она еще так многого не знает, так много мне нужно от нее скрывать, а эти секреты образовывают стену между нами.
Стену, в которую она врезается, сама того не подозревая.
— Зачем ты это сделал? Прости, — быстро добавляет она, взволнованная, ее лицо краснеет. — Я должна знать. Зачем жить так далеко от всех, кто тебя любит? Зачем убегать и уединяться?
Каждое слово требует усилий. Каждое.
— Мы с тобой оба знаем, что после того, что я сделал, для меня не было жизни ни в Кориуме, ни с твоей семьей.
Страдание искажает ее лицо. Она выглядит явно огорченной моим ответом, хотел бы я, чтобы это было неправдой, но это так.
— В том-то и дело. Зачем ты это сделал? Все это время я не хотела верить…
У меня сводит челюсть, а в затылке начинает боль возникать.
— Я не хочу об этом говорить.
— Правда? А я хочу. Как мне жить с тобой в этом домике, когда ты столько всего мне не рассказываешь? Почему ты, по крайней мере, не отправил мне сообщение, чтобы я знала, что ты жив? Я так переживала за тебя все это время. Боялась, что ты можешь быть мертв. Разве ты не знаешь, что нет ничего, чего бы я тебе не простила?
В тот момент, когда мое сердце переполняется, я скриплю зубами от негодования. Вот что она со мной делает. Вот так она дергает меня до тех пор, пока я не начинаю бояться, что разорвусь пополам. Как я могу сохранить верность Риверу и нашему делу, сохраняя при этом верность ей, моему сердцу и всем мечтам, на которые она когда-либо вдохновляла?
— У меня были дела, о которых нужно было позаботиться. — Я довольствуюсь ответом, отодвигаю стул от стола и беру недоеденную половину своего ужина со стойки. Когда я не смотрю на нее, мне легче сохранять стену между нами, поэтому я стою к ней спиной, уставившись на место над раковиной.