ПРИЛИВ. Книга 2. «Джордж»
Шрифт:
Какое-то время смог не думать, ничего не представлять. Веточкой помешивал суп, сконцентрировавшись, чтобы всплески на стенках банки не пригорели черными дурацкими завитушками.
***
От запаха фасоли, может от первых лучей солнца, Джул начала ворочаться, что было неплохим знаком. Когда все было плохо, она лежала каменная, а потом вставала, как будто, кто-то нажимал кнопку в пружинном механизме, упрятанном в спине.
Фасоль забурлила, суп задымился, ни один всплеск не пригорел. Он отодвинул банки от пламени, подкинул еще веток, вытянул ноги вдоль костра.
Влажные штаны, высыхая, дымились, издавая запах пота, лесной земли и дерева. Вполне неплохое сочетание, по его меркам. К тому же, не надо стирать и гладить.
Мысль, что такая жизнь его чем-то даже привлекает, екнула «Как же, Джул!?». Как же ее мечта завести детей, чтобы они прыгали по лестницам их большого дома, который всегда был ему не по карману, трижды не по карману!?
Хоть не надо платить всем этим уродам! Вот, что по-настоящему хорошо! Закладные, потребительские кредиты, овердрафты, кредитные карточки. Все это умерло вместе с последним взрывом дорогущей хрени «Дженерал Электрик», где все это дерьмо хранилось.
Остались только консервы (но, ненадолго), лесной костер и грязные штаны. Может, изредка, сны про «футболистов».
Но, как же Джул!? Что будет с ней? – посмотрел на Джул. Она поднялась и тоже смотрела на него, прямо в глаза. Кажется, первый раз, с тех пор, как он разбил телевизор каблуком ее туфли, когда там сказали про «это». Ему показалось, что в этом взгляде есть мысль «вот из-за таких все и случилось».
– Нет, Джул, это не так… нет… – попытался успокоить ее, но быстро понял, что слов она не различает.
Прежняя Джул никогда бы так не подумала. Но, теперь Джул другая. Последние несколько недель, он всерьез боялся, что она что-то сделает с ним, пока он спит. Может, зарежет, если хватит сил, или намотает скотч на горло, воткнет какую-нибудь штуку глубоко в ухо.
Самое страшное… потом ляжет на дурацкий спальник, будет лежать с открытыми глазами. Пока в его венах, от удушения, не начнет бурлить кровь, вскипать кислородом, принося пронзительную боль, а его мозг будет гореть изнутри.
– Джул, проснулась? – спросил, лишь бы «сбить» этот ее взгляд.
Ответа не было, но он привык.
– Джул, будешь? – пододвинул банку красной крупной фасоли.
Опять никакого ответа. Мысленно помолился: Джул, скажи хоть что-то, пожалуйста… чтобы я не потерял последнюю надежду! Хоть что-то, пожалуйста…
Она посмотрел. Серые точки глаз еще больше стали похожи на точки. Взяла ложку, зачерпнула, отправила в рот. Показалось, он расслышал, как кипящий густой сироп зашипел от соприкосновения с небом.
– Ос-то-рож-н-о-о-о…
Дальше слышал только свои слова. Обычная чушь про «как можно» и «куда ты смотришь».
Когда их бесполезный поток иссяк, он понял. Теперь он точно понял: Прилив гораздо ближе, чем дома с покосившимися крышами, черные распластанные трупы и перевернутые пикапы.
Прилив прямо здесь. Он пришел за Джул. После него, будет Пустота. Тело Джул все еще работает… но, не проронить ни звука от ложки раскаленной фасоли!? Не только звука… ни единая мышца не дрогнула.
Отложила ложку, легла в жуткие красные ромбы. Скрылась-свернулась, остались только две серые точки.
– Я пойду, чтобы… – ничего не мог придумать, но понял, что должен срочно уйти, переключиться, сбросить с себя что-то, что только что «поймал». – Пойду, чтобы… наберу еще веток. Может, мы…
***
Шел столько, сколько мог. Лишь бы забыть раскаленную фасоль и каменное лицо.
Та… то, что сейчас там лежит, в этих дурацких красных ромбах, больше не Джул. Не может быть ей!
Нет! Это все еще Джул. Мы с ней – Джи-Джей и убегаем прочь от закатного солнца. И мы…
Нет! Это не Джул. Внутри нее Пустота. Пустота с оболочкой. Я хожу с чучелом Джул. Там, в красных ромбах, лежит ее чучело, с серыми точками вместо глаз.
Прилив пришел и принес Пустоту.
Вспомнил про Эмму, свою собаку в детстве. Та умерла от рака, когда ей было девять, а ему двенадцать. Он чуть с ума не сошел от горя.
Мэт, его отчим, в один из дней, сразу после ее смерти, когда он сидел на ковре в гостиной и плакал, предложил заказать чучело в мастерской Рэнди. Тот славился единственной, во всей округе, профессией таксидермиста.
Джордж убивал бы за такую профессию. Тем более, убивал бы тех, кто привозит в мастерскую Рэнди мертвых животных.
Но, Мэт не шутил со своим предложением. И, впрямь думал, что ребенку поможет чучело его умершей любимой собаки – забыть боль.
Он хорошо помнил последний день. Эмма задыхалась и чихала кровью. Не вставала, к тому времени ослабев и похудев так, что напоминала тонкий темно-коричневый жгут.
За завтраком, мать с отчимом о чем-то тихо переговаривались. Он сидел с ней, гладил, сам дрожал всем телом, когда от предсмертных спазмов, дрожала она.
Потом не выдержал, пошел наверх (ушел, как сейчас!), собирать какие-то вещи. А когда вернулся в гостиную, Эммы там уже не было. Обшарил все углы, заглянул под низкий журнальный столик, думая, что за время его отсутствия та стала такой тонкой, что могла пролезть туда. Но…
Заметив отсутствие переноски в обычном месте, понял, в чем дело. Выбежал на подъездную дорожку. Мэт сдавал назад «Врэнглер», чтобы развернуться.
Через стекло, в багажнике, в переноске, увидел Эмму. Та стояла, первый раз, за последние несколько недель. И последний.
Стояла и смотрела на него. Ее глаза не были мертвыми. Наоборот, они были очень живыми. Не то, что глаза Джул… и… она просила его о чем-то. О чем?
Чтобы он поехал с ней. Чтобы он был с ней, во время последнего укола. Слишком умная, для собаки, она знала, что все кончено. Просто ей хотелось, чтобы он был рядом.
Мэт вырулил, поравнявшись с ним, посмотрел на него, улыбнулся. Переключился на драйв, показал большой палец вверх. Через закрытое стекло было плохо слышно, но, кажется, он сказал: Все окей, малыш!