Примула. Виктория
Шрифт:
Он улыбался — тонкой улыбкой в душистых сединах. Он спрашивал, готова ли она расстаться, к примеру, с некоторыми из своих придворных дам. Она не понимала.
— Но почему?..
Не то, чтобы она была так привязана к своим придворным дамам, но ведь так было положено! Ведь она всё-таки королева!
— Нет! — отвечала она. И прибавляла: — Какое это имеет значение?
— Ровным счётом никакого, то есть ни малейшего! Но поймите, Ваше Величество, никто не желает расставаться со своими привилегиями и льготами. Именно поэтому положение народа отнюдь не улучшается.
Она хмурилась; и это было забавно, при таком-то полудетском личике.
— Должен быть какой-то выход, — говорила она. — Должен быть какой-то выход. Просто... Просто вы не понимаете, как этот выход найти!..
И в конце концов действительно был найден даже и не один выход, а целый ряд выходов! И всякий, кто сегодня посетит Английское королевство, не найдёт там ни батраков, гнущих спину на полях лендлордов, ни работных домов, ни скитающихся по улицам беспризорных мальчишек. Но всё это — как вы и сами понимаете — сделалось, то есть уладилось, уже без участия лорда Мельбурна!..
Лорду Мельбурну порою казалось, что её naivet'e [54] переходит все дозволенные границы. Конечно, их — её и его — связывали исключительно отношения так называемой романтической дружбы, но он, пожалуй, рискнул бы сделать эти отношения более прочными. Однако для подобного упрочения отношений необходимо, чтобы королева вышла замуж! Впрочем, маленькая Вики и не подозревала о смутных планах своего седовласого друга. Она и вправду маленькая была. И сама о себе говорила тонким голоском:
54
Наивность, простодушие (франц.).
— Для королевы Мы невысоки ростом!
Но лорд Мельбурн полагал её всё-таки послушной, в сущности, девчоночкой, хотя и признавал, что она может быть необыкновенно изводящей!
Он переводил разговор на музыку. Он уже тогда уверял её, что Вагнер — это в высшей степени... А она потом предпочла вагнеровским операм «Кармен» и выучила музыку Бизе наизусть! Возможно, в произведении Бизе просматривался некий выход (ещё один выход!) из сложившегося уже давно, отчаянного положения трудящихся людей. Выход этот заключался в том, чтобы с завидным постоянством говорить, писать и петь, варьируя основополагающую мысль: «Трудящиеся — тоже люди!» А также: «Трудящиеся даже лучше, нежели аристократы и буржуа!» И постепенно количество речей, книг и пения переходило в качество действий, хороших, последовательных, можно сказать, действий. И положение трудящихся улучшается на глазах, отвращая их от идеи революции. Ложи, партер, галёрка — все непрерывно следят за жизнью фабричной работницы Кармен и солдата Хозе. Все напевают и наигрывают. Королева Англии тоже напевает прекрасную музыку. Положение трудящихся улучшается...
В шкафу, в кабинетном шкафу лорда Мельбурна, в отличном чиппендэйловском шкафу красного дерева, содержались некие скелеты, то есть память о некоторых несчастьях, постигших его в его жизни.
Всё началось с матери, урождённой Элизабет Милбэнк, супруги Пэнистона Лэма, барона Мельбурна. Элизабет происходила из хорошего Йоркширского рода. Барон Мельбурн был богат. Он содержал постоянную любовницу, он был пристрастен к охоте, он пил портвейн — бутылку за бутылкой, он играл в фараон. Он просидел в парламенте сорок лет кряду и за всё это время произнёс только одну речь. Он не интересовался политикой.
Леди Элизабет интересовалась всем! В Лондоне она завела прекрасный дом и открыла блестящий светский салон. Она была привлекательной, занимательной, умной, восхитительной, страстной и податливой. Она была любовницей также и короля Георга IV. Благодаря этой связи её супруг был произведён из баронов в виконты, а затем назначен лордом королевской опочивальни. И вот над этим назначением лондонский свет хорошо посмеялся. Во времена «Георгианского каре» безнравственность не возмущала, но веселила!
Происхождение шестерых детей Элизабет оказалось весьма неясным. Уильям был сыном лорда Эгремонта, Джордж — отпрыском Георга IV, отца Эмилии невозможно было определить!
В салоне Элизабет блистали Шеридан и Байрон. Джордж Гордон писал о ней: «Это самый лучший друг, которого я имел в своей жизни, и умнейшая из женщин. Если бы я был на несколько лет моложе, какого дурака она могла бы из меня сделать, если бы пожелала, — но тогда я потерял бы приятнейшего и драгоценного друга».
К сожалению, леди Мельбурн скончалась задолго до того, как её сын Уильям Лэм, второй виконт Мельбурн, занял пост премьер-министра. Случалось, лорд Уильям бормотал, склоняясь к её портрету:
— Удивительная женщина, заботливая мать, превосходная жена, но не строгих нравов, нет, не строгих.
Но в сравнении с женой Уильяма, его мать могла показаться идеалом добродетели!
Премьер-министр Мельбурн был женат на женщине, вошедшей в историю английской литературы в качестве «леди Каролины Лэм». Байрон, любивший писать стихи, прозу и письма, писал о ней: «Если есть на свете человек, к которому я питаю чрезвычайно сильное отвращение и ненависть, то это она...» Письмо это он адресовал её свекрови, леди Элизабет Мельбурн. Он обвинял Каролину в бесстыдстве и утверждал, что «гораздо предпочтительнее очутиться с мертвецами в аду, чем с ней, Каролиной... на земле...»
Но незадолго до этого Джордж Гордон писал самой Каролине совсем другие слова: «Я ещё не встречал женщины, одарённой большими или более приятными талантами... ты знаешь, что я всегда считал тебя самым умным, обаятельным, сумасбродным, милым, непонятным, опасным и неотразимым созданием из всех, кто живёт сейчас на земле или должен бы жить две тысячи лет назад. О красоте я говорить не стану, я не судья. Но рядом с тобой наши красавицы перестают казаться такими; значит, у тебя есть красота или нечто лучшее. Ну вот, Каро, эта чепуха будет первым и последним комплиментом (если его можно принять за таковой), который ты от меня услышишь».
Каролине Понсонби исполнилось пятнадцать лет, когда её увидел Уильям Лэм, лорд Мельбурн, только что завершивший своё образование в Кембридже и готовившийся получить право на адвокатскую практику.
Юноша принял решение: «Из всех девушек Девоншир-Хауза она одна предназначена мне!»
Однако на ухаживание пришлось потратить три года. Они были очень разные. Каролина — блестящая, живая, с лицом бесстыдного ангела, копной коротко стриженных вьющихся светлых волос и большими глазами газели. Худенькая, словно мальчишка-сорванец, она говорила нарочито шепеляво и растягивала слова. Так было модно. Многочисленные друзья называли её Белкой, Ариэлем, Эльфом, Юной Дикаркой. И рядом с ней — Уильям Лэм, лорд Мельбурн, со своей насмешливой улыбкой и отточенной манерой скучающего нарочитого безразличия. Он был изысканным денди, замкнутым, умным, беспечным. Он любил наблюдать жизнь. Каролина и Уильям, они были такие разные, но оба они являлись людьми своего времени, характерными героем и героиней эпохи Георгианского каре!