Примула. Виктория
Шрифт:
Фрейлины также одеты в купальные костюмы. Вода прохладная. Королева, небольшая ростом, приземистая женщина плывёт, работая руками и ногами достаточно энергично.
— Что же вы? — Она поворачивает голову в шляпке, но даже и не взглядывает на фрейлин. — Что же вы? Плывите!..
И женщины послушно входят в воду и плывут следом за своей властной королевой...
На следующее утро королева вновь подходит к высокому окну. Впервые после многих дней скорбного бесчувствия она испытывает некое чувство. Это чувство любопытства. Странным (или не странным!) образом это чувство словно бы возвращает королеву Англии в детство, в какие-то моменты давным-давно позабытого детства. Это ведь именно детству свойственно испытывать любопытство!..
На лужайке, в своей шотландской клетчатой юбке, ждёт сумрачный Браун, держа под уздцы белого пони. Лошадка прекрасно выглядит,
— Что вам нужно? — спрашивает она, приближаясь мелкими шажками к человеку с лошадью.
Вероятно, она всего лишь низкорослая, полнотелая, коренастая женщина, лицо её даже несколько красноватое, глаза небольшие, даже, в сущности, маленькие... Но и не зная, что она — королева, тотчас понимаешь именно то, что она — королева!..
— Время прогулки, мэм, — сумрачно и буднично отвечает Джон Браун. Можно подумать, будто она ежеутренне ездит верхом в сопровождении этого человека!..
— Я не желаю сегодня ехать верхом, — сухо отвечает она и уходит от него, мелко ступая по траве, низко подстриженной...
А на другое утро, и на третье, и на четвёртое утро он стоит на лужайке, держа под уздцы белого пони, и ждёт. И в конце концов она сдаётся. И вот уже он ведёт в поводу лошадь, на которой сидит королева. Он шагает сосредоточенно, переступает сильными ногами; голые смуглые колени выдаются... Королева сидит в седле, величественная в своей простоте... Но в лице её промелькивает нечто наподобие выражения довольства, некая тень улыбки...
Днём жарко. Человеческим глазам вполне может показаться, будто природа вокруг замерла. Королева, запёршись в кабинете, пишет дневник. А в это время верный Джон Браун раздевается на берегу озера Лохна-гар. Он бросается в воду совсем нагим. Должно быть, он часто купается нагим, тело его сплошь покрыто тёмным загаром. Это сильное и гибкое мужское тело, тело, исполненное мужской зрелости...
Он бьёт ногами воду, кинувшись плашмя; он фыркает... Он стоит по грудь в воде и поёт громко, весело и победно; и его грубоватое лицо вовсе не сумрачно, а весело; такое открытое лицо...
В горах моё сердце... Доныне я там. По следу оленя лечу по скалам. Гоню я оленя, пугаю козу. В горах моё сердце, а сам я внизу...Браун обожает стихи этого поэта, Роберта Бёрнса. А кто в Шотландии не обожает стихи Роберта Бёрнса?! Последний батрак готов отдать последние деньги за томик стихов Роберта Бёрнса. Все знают домишко в деревне Аллоуэй, где Бёрнс родился. Все знают дом в Эдинбурге, где он умер. Спустя три десятка лет исполнится век со дня смерти Бёрнса, но его соплеменникам он всё ещё видится их сверстником. Он учит простым хорошим правилам жизни:
Был честный фермер мой отец, Он не имел достатка, Но от наследников своих Он требовал порядка. Учил достоинство хранить, Хоть нет гроша в карманах, Страшнее — чести изменить, Чем быть в отрепьях рваных...Королева пишет, затворясь в кабинете, свой дневник, свой шотландский дневник...
Королева каждое утро отправляется на прогулку верхом. Браун ведёт белого пони в поводу. Королева съедает утром порядочный брекфаст — овсяную кашу, холодную куропатку, хлеб с маслом и кофе со сливками. По лицу королевы слабым солнечным бликом скользит то и дело некое подобие довольной улыбки.
Теперь королева и вовсе не желает покидать Балморал. Каждую неделю королева в сопровождении Брауна отправляется в одну близкую к замку деревню, где живёт с семейством старший брат Джона, Арчи. Королева проходит по выметенным чисто-начисто плитам двора, поднимается по каменным ступенькам узковатой лестницы... Королева улыбается. Мэгги, жена Арчи, склоняется в дамском поклоне. Мэгги разряжена в тёмнокофейное платье, с полосками алого бархата у шеи и на рукавах. Митенки не скрывают красноты пальцев, набрякших грубых пальцев женщины, которой приходится и стирать, и стряпать. Но в ушах Мэгги золотые серёжки в виде маленьких круглых подвесок. Поверх платья Мэгги надела чёрный жакет, отделанный чёрным стеклярусом. Мэгги — баба добродушная и беспечная. Королева отнюдь не считает её вульгарной. Королева — не поклонница утончённости. Здоровое чутьё подсказывает ей, что государство, её государство, держится простыми хорошими правилами.
Королева садится за стол, во главе стола она сидит в старинном деревянном резном кресле. Она в чёрном, но она улыбается. Она с аппетитом ест перловый суп, варёную сельдь и овсяные блины с сыром. На дворе взывают громко и певуче волынки, украшенные белыми и красными шерстяными кисточками. Волынщики в высоких чёрных меховых шапках дуют в трубки этих занятных и действительно народных инструментов. На дворе — танцы. Королева танцует, держа Джона Брауна за пальцы обеих вытянутых рук. Все танцуют. Волынщики играют. Загорелое лицо Джона Брауна чуть тронуто улыбкой белых хороших зубов. Лицо его, как лицо любого мужчины, искренне улыбающегося, обретает некоторую детскую открытость... Сильные сочные тёмные губы выступают из гущи небольшой темно-каштановой бороды...
Королева выпивает кружку эля, имбирного эля. О Брауне идёт молва, что он — не дурак выпить и не одну бутыль можжевеловой водки в себя влил... Ну, то есть в течение всей своей жизни!..
Самая нравственная правительница Альбиона слушает с улыбкой весёлого снисхождения шотландскую балладу, не находя в сюжете и в словах ничего непристойного. И она права!..
Наследница-дочь на охоте была, Пелёнок с собой она в лес не взяла, А ночью ребёнка в лесу родила И в свой завернула передник. Передник был соткан из чистого льна, Из белого, тонкого сшит полотна. Так вот малыша завернула она В свой белый голландский передник. В ту ночь пировал в своём замке старик. Из бочки струилось вино, как родник. И вдруг среди ночи послышался крик Того, кто завернут в передник. — Какой там ребёнок кричит во всю мочь На той половине, где спит моя дочь? Его унесите немедленно прочь. А ну, разверните передник. — Да, это ребёнок, а я его мать, И, значит, он будет вас дедушкой звать. Отец его будет ваш преданный зять, А он — ваш достойный наследник. — Да кто он такой — из дворян, из крестьян, Тот дерзкий, что обнял твой девичий стан? Кому только нужен крикун-мальчуган, Завёрнутый в этот передник? — Мой будущий муж в Эдинбурге живёт. Он первым из первых в столице слывёт. Он золотом шитый наряд мне пришлёт, Узнав, кто завернут в передник. — Послушай-ка, дочка, твои терема И все мои башни, дворы и дома, Амбары с мукой и с зерном закрома Получит мой внук и наследник, Завёрнутый в этот передник!..Между тем... В аристократических салонах Лондона уже немножечко попахивает переполохом и скандалом. Волнуются сановники в звёздах и орденах, волнуются дамы в огромных диадемах. Лакеи ставят на японские столики чайные подносы. Звенят чашки и блюдца. Пыхтит большой старинный чайник. Номера «Таймс» передаются из рук в руки. Дамы обменивались тривиальными улыбками и ненавязчиво блистали хорошими манерами. Утренние новости были получены во время прогулки верхом в Гайд-парке; за чаепитием новости дополнялись подробностями. Не отставали от женщин и молодые щёголи, блиставшие, в свою очередь, на балах в Мэйфере и в клубах Пэлл-Мэлла. Все они — адепты сложной философии гедонизма [89] . Все они любят сплетничать. Лакеи с поклонами провожают в гостиную очаровательной леди красавцев с большими бутоньерками пармских фиалок в петлицах. Умные леди спешат созвать гостей. Бесцветные и разноцветные личности обмениваются разнообразно окрашенными фразами. В обеденное время за роскошными столами торжественно вкушаются: прозрачный черепаховый суп, ароматные дрозды, обёрнутые складчатыми листьями сицилийского винограда, шампанское темно-янтарного цвета и почти янтарного благоухания — Дагонэ... И шёпот, шёпот, шёпот; и разговоры вполголоса; и толки, толки, толки...
89
...сложной философии гедонизма... — гедонизм — направление в этике, утверждающее чувство наслаждения как основной мотив действий человека. Наиболее выдающимся теоретиком гедонизма считается древнегреческий философ Эпикур.