Примула. Виктория

Гримберг Фаина Ионтелевна

— Да, в нынешние времена за всё приходится платить слишком дорого. Пожалуй, трагедия бедняков — в том, что только самоотречение им по средствам. Красивые грехи, как и красивые вещи, — привилегия богатых.

— За жизнь для себя расплачиваешься не деньгами, а другим.

— Чем же ещё, Бэзил?

— Ну, мне кажется, угрызениями совести, страданиями... сознанием своего морального падения.

Лорд Генри пожал плечами.

— Милый мой, средневековое искусство великолепно, но средневековые чувства и представления устарели. Конечно, для литературы они годятся, — но ведь для романа вообще годится только то, что вышло уже из употребления. Поверь, культурный человек никогда не раскаивается в том, что предавался наслаждениям, а человек некультурный не знает, что такое наслаждение...»

Но этот безнравственный Уайльд, возвышая голос в защиту убийцы, приговорённого к смертной казни, оказывается совершенно и необычайно, и даже и высоконравственным!..

И это тоже викторианские строки:

Есть

неизбывная вина И муки без вины, — И есть Закон, и есть — Загон, Где мы заточены, Где каждый день длинней, чем год Из дней двойной длины. Но с незапамятных времён Гласит любой закон (С тех пор, как первый человек Был братом умерщвлён), Что будут зёрна сожжены, А плевел пощажён. Но с незапамятных времён — И это навсегда — Возводят тюрьмы на земле Из кирпичей стыда, И брата брат упрятать рад — С глаз Господа — туда. На окна — ставит частый прут, На дверь — глухой запор, Тут брату брат готовит ад Во тьме тюремных нор, Куда ни солнцу заглянуть, Ни Богу бросить взор. Здесь ядовитою травой Предательство растят, А чувства чистого росток — Задушат и растлят, Здесь Низость царствует, а Страх, Как страж стоит у врат. Здесь тащат хлеб у тех, кто слеп, Здесь мучают детей, Здесь кто сильней, тот и вольней, Забиты, кто слабей, Здесь разум нем, здесь худо всем — В безумье бы скорей!..

Однако самыми страшными порождениями и врагами нравственности оказались скромные и чудаковатые учёные холостяки, стыдливо утаивающие в своих чутких душах любовь к мальчикам-подросткам или нервическое пристрастие к миленьким маленьким девочкам.,.

Этот Милн, запросто подменяющий историю философии разговорами Кролика, Ослика и плюшевого медведя, у которого в голове опилки...

Этот Кэрролл, мимоходом совершающий свой летучий налёт на самый что ни на есть серьёзнейший викторианский патриотизм!..

«О бойся Бармаглота, сын! Он так свиреп и дик, А в глуше рымит исполин — Злопастный Брандашмыг! Но взял он меч, и взял он щит, Высоких полон дум. В глущобу путь его лежит Под дерево Тумтум. Он стал под дерево и ждёт, И вдруг граахнул гром — Летит ужасный Бармаглот И пылкает огнём! Раз-два, раз-два! Горит трава, Взы-взы — стрижает меч, Ува! Ува! И голова Барабардает с плеч! О светозарный мальчик мой! Ты победил в бою! О храброславленный герой, Хвалу тебе пою! Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве. И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове.

— Очень милые стишки, — сказала Алиса задумчиво, — но понять их не так-то легко.

(Знаешь, ей даже самой себе не хотелось признаться, что она ничего не поняла).

— Наводят на всякие мысли — хоть я и не знаю, на какие... Одно ясно: кто-то кого-то здесь убил... А, впрочем, может, и нет...»

Легенда (а, может, и не легенда!) гласит, будто сама королева, прочитав книжечку о приключениях Алисы в чудесном Зазеркалье, приказала купить все сочинения Кэрролла, как возможно скорее, и была очень разочарована, когда обнаружила, что все эти сочинения посвящены математике!..

Но всё-таки не все! К примеру, «Сильви и Бруно», «Охота на Снарка», «Дети воды» — это всё художественные произведения, лишь

отчасти, до некоторой степени посвящённые математике и прочим точным наукам...

Анекдот: однажды Кэрролл проезжал мимо Санкт-Петербурга и решился заехать в город. Математическому романтику более всего понравилась чёрная икра, которую он ел серебряной столовой ложкой из деревянной бочки. И это, наверное, правда всё-таки, потому что он сам об этом писал!..

А что сказать об Эдварде Лире [98] , который все победы и завоевания викторианской Англии, великой морской державы, преобразил в этакое философическое зубоскальство... И переосмыслив героические образы цивилизаторов, внедряющих викторианские добродетели в среду индийских слонов и африканских жирафов, Эдвард Лир отправил героев страны охотиться на кэрролловского Снарка...

98

...об Эдварде Лире... — Эдвард Лир (1812—1888) — английский поэт и художник, автор абсурдистских стихов.

В решете они в море ушли, в решете, В решете по седым волнам. С берегов им кричали: — Вернитесь, друзья! – Но вперёд они мчались — в чужие края – В решете по крутым волнам. Где-то, где-то вдали От знакомой земли, На неведомом горном хребте Синерукие джамбли над морем живут, С головами зелёными джамбли живут. И неслись они вдаль в решете. «Вот где водится Снарк», — возопил Балабон, Указав на вершину горы; И матросов на берег вытаскивал он, Их подтягивая за вихры. И приплыли они В решете, в решете В край неведомых гор и лесов, И купили на рынке гороху мешок, И ореховый торт, и зелёных сорок, И живых дрессированных сов, И живую свинью, и капусты кочан, И живых шоколадных морских обезьян, И четырнадцать бочек вина Ринг-бо-ри, И различного сыра — рокфора и бри, - И двенадцать котов без усов...

Но викторианская Англия без Милна, без Эдварда Лира, без Кэрролла, без Уайльда, — это не викторианская Англия, это не Англия! И поэтому они, её насмешники, всегда с ней, всегда в ней!..

И наконец, уже в двадцатом столетии, Джон Фаулз создаёт свою версию викторианства. Это роман, который называется: «Женщина французского лейтенанта»... Голос потомка:

«Река жизни, её таинственных законов, её непостижимой тайны выбора течёт в безлюдных берегах; а по безлюдному берегу другой реки начинает шагать наш герой — так, словно впереди него движется невидимый лафет, на котором везут в последний путь его собственное бренное тело. Он идёт навстречу близкой смерти? Собирается наложить на себя руки? Думаю, что нет. Он обрёл наконец частицу веры в себя, обнаружил в себе что-то истинно неповторимое, на чём можно строить; он уже начал — хотя сам бы он стал ожесточённо, даже со слезами на глазах, это отрицать — постепенно осознавать, что жизнь всё же не символ, не одна-единственная загадка и не одна-единственная попытка разгадать её, что она не должна воплощаться в одном человеческом лице, что нельзя, один раз неудачно метнув кости, выбывать из игры; что жизнь нужно по мере сил, с пустой душой, входя без надежды в железное сердце города, претерпевать. И снова выходить — в слепой, солёный, тёмный океан...»

* * *

Её художники...

Сир Лоуренс Альма-Тадема. Он пережил королеву на двенадцать лет. Он родился в 1836, а умер в 1912 году. Его античных и библейских красавиц и красавцев называли «викторианцами в тогах»...

Альма-Тадема...

Чёткие очертания, яркие краски... Иосиф Прекрасный, такой исторически правильный, такой древнеегипетский на фоне таких древнеегипетски правильных стенных росписей... Чётко очерченный Алкей играет на чётко очерченной кифаре. Чётко очерченная Сапфо слушает, оперев чётко очерченный подбородок на пальцы переплетённые и тоже чётко очерченные... А всё равно красиво...

Но в Англии королевы Виктории существуют художники, известные куда более сира Лоуренса!..

Вот кованые, чугунные ворота; за ними дорожка, упирающаяся в парадное крыльцо высокого кирпичного особняка. Фасад особняка до самой крыши увит гибкими стеблями глицинии. В густой зелени распускаются бледно-сиреневые кисти соцветий.

Внутри по стенам развешены рисунки...

Это дом Данте Габриэля Россети, обитель прерафаэлитов. Здесь живёт и его сестра Кристина; для одних — живое олицетворение чистейшей поэзии, для других — в частности, для зубоскалов из «Панча» — слезливая монахиня, истеричная старая девица...