Примула. Виктория
Шрифт:
Мистер Гладстон — Великий Либерал. Мистер Дизраэли — Отец Современного Консерватизма. Впрочем, мистер Дизраэли понимает «консерватизм» отнюдь не как отстаивание ретроградных принципов, а как некий гарант общественной стабильности, вовсе не препятствующий либеральным по сути установлениям. Так, в 1867 году Великий Либерал отчаянно сопротивляется принятию последнего великого Билля о реформе, внесённого Отцом Современного Консерватизма и ставшего законом в августе того же года. Страна вдруг обнаружила, что тот самый «простой народ» ещё на шаг приблизился к избирательным урнам, а сопротивляется этому приближению лидер... либеральной партии вигов! По каковому поводу Карл Маркс
«Таким образом, виги, по признанию их собственного историка, на деле представляют собой нечто весьма отличное от провозглашаемых ими «либеральных и просвещённых принципов». Эта партия, таким образом, оказывается точь-в-точь в положении того пьяницы, который, представ перед лорд-мэром, утверждал, что он в принципе сторонник трезвости, но по воскресеньям каждый раз совершенно случайно напивается пьяным».
Гладстон и Дизраэли — те самые Единорог и Лев кэрролловские. Тенниэл, иллюстрировавший «Алису», помещал в «Панче» карикатуры на Гладстона и Дизраэли...
«... — Лучше я шепну вам на ухо, — сказал Гонец и, поднеся руки трубкой ко рту, нагнулся к Королю. Алиса огорчилась — ей тоже хотелось знать, что происходит в городе. Но Гонец гаркнул Королю прямо в ухо:
— Они опять взялись за своё!
— Это, по-твоему, шёпот? — вскричал бедный Король, подскочив на месте и передёргивая плечами. — Не смей больше так кричать! А не то живо велю тебя поджарить на сливочном масле! У меня в голове всё гудит, словно там землетрясение!
— Маленькое такое землетрясеньице, — подумала про себя Алиса. Вслух же она спросила:
— Кто взялся за своё?
— Как — кто? Единорог и Лев, конечно, — отвечал Король.
— Смертный бой за корону? — спросила Алиса.
— Ну, конечно, — сказал Король. — Смешнее всего то, что они бьются за мою корону! Побежим, посмотрим?
И они побежали. На бегу Алиса твердила про себя слова старой песенки:
Вёл за корону смертный бой со Львом Единорог. Гонял Единорога Лев вдоль городских дорог, Кто подавал им чёрный хлеб, а кто давал пирог, А после их под барабан прогнали за порог. Кто... победит... получит... корону? — спросила Алиса, тяжело дыша. Ну, нет! — сказал Король. — Что это тебе в голову пришло?У Алисы от бега перехватило дыхание — она не могла в ответ сказать ни слова. Молча они побежали дальше, пока не увидели, наконец, огромную толпу, окружившую Льва и Единорога, которые бились так, что пыль стояла столбом... Поначалу Алиса никак не могла разобрать, где Лев, а где Единорог, но, наконец, узнала Единорога по торчащему вперёд рогу.
...Болванс Чик только откусил ещё хлеба и запил его чаем.
— Что же ты молчишь? — воскликнул Король. — Как они тут дерутся?
Болванс Чик сделал над собой отчаянное усилие и разом проглотил большой кусок хлеба с маслом.
— Очень хорошо, — отвечал он, давясь. — Каждый из них вот уже около восьмидесяти семи раз был сбит с ног!
— Значит, скоро им подадут чёрный хлеб и пирог? — спросила, осмелев, Алиса.
— Да, уже всё готово, — отвечал Болванс Чик. — Я даже отрезал себе кусочек.
Тут бой прекратился, и Лев с Единорогом
— Перерыв — десять минут! — закричал Король. — Всем подкрепиться!
Гонцы вскочили на ноги и обнесли всех хлебом. Алиса взяла кусочек на пробу, но он был очень сухой.
— Вряд ли они будут сегодня ещё драться, — сказал Король Болванс Чику. — Поди, вели барабанщикам начинать!
Болванс Чик кинулся исполнять приказание.
Мимо, сунув руки в карманы, прошествовал Единорог.
— Сегодня я взял верх, — бросил он небрежно, едва взглянув на Короля.
— Слегка, — нервно отвечал Король. — Только зачем вы проткнули его насквозь?
— Больно ему не было, — сказал Единорог спокойно.
Королю, видно, не очень-то хотелось сидеть между Единорогом и Львом, но делать было нечего: другого места для него не нашлось.
— А вот сейчас можно бы устроить великолепный бой за корону, — сказал Единорог, хитро поглядывая на Короля. Бедный Король так дрожал, что корона чуть не слетала у него с головы.
— Я бы легко одержал победу, — сказал Лев.
— Сомневаюсь, — заметил Единорог.
— Я ж тебя прогнал по всему городу, щенок, — разгневался Лев и приподнялся.
Ссора грозила разгореться, но тут вмешался Король. Он очень нервничал, и голос его дрожал от волнения.
— По всему городу? — переспросил он. — Это немало! Как вы гонялись — через старый мост или через рынок? Вид со старого моста не имеет себе равных...»
Лев — это, вероятно, Гладстон, а Единорог — Дизраэли. Или — наоборот. Во всяком случае, Кэрролл хорошо и символически понимает внутреннюю и внешнюю политику своей страны и своего времени. То есть — Лев и Единорог непременно дерутся друг с другом, это так положено. И в общем-то всегда не будет больно. И всегда в конце концов накормят всех чёрным хлебом, и даже и пирогом. И в толпе стоит непременный Болване Чик, которого выпустили из тюрьмы, и он, стоя, пьёт чай. И вполне возможно подумать, что Единорог и Лев бьются за корону, то есть за реальную власть. Но на самом-то деле корона всегда (опять лее — всегда!) остаётся на голове короля! Именно монархия как институт; старинный, очень-очень старинный институт; является гарантом стабильности в государстве и обществе. Потому что корона — это вовсе и не реальная власть; это просто корона на голове короля. И это и есть прекрасная система, когда король нервно сидит между Львом и Единорогом, Лев и Единорог непременно дерутся; но... государству не больно!..
Шестидесятые годы были, несомненно, эпохой процветания; достаток, которого достигли ремесленники и даже промышленные рабочие, совершенно вытеснил из умов мысль о возможности революции, по крайней мере в Великобритании. Хотя... Один немецкий учёный — философ (совсем случайно это оказался Карл Маркс!) уже сидел в сумрачных стенах Британского музея за библиотечным столом. В итоге явился на свет в Гамбурге первый том «Капитала». Потом явился и второй...
Семидесятые годы... Вода в Темзе, как всегда, мерзкого грязно-серого цвета. Но небо над головой, словно в насмешку, ослепительно голубое; и если смотреть только вверх, можно подумать, что ты во Флоренции... В той самой Флоренции, которая есть весенняя обитель прелестных искусств и очаровательных наук...