Принц в фартуке
Шрифт:
Я отзеркаливаю его позу:
– Простите, но как вы себе это представляете? Вы лучше меня знаете, что закон защищает приватность граждан. Я инспектор Опеки, а не страж.
Черт, у него такой взгляд, как будто я преступница, а не коллега. В глобальном смысле коллега. Что же мне так везет-то? Хотя пусть сколько угодно изображает бурлящий недовольством чайник, мне понравился деловой подход и готовность работать. По крайней мере дознаватель от меня не отмахнулся и не послал архив Опеки.
Теоретически документы о переезде семьи Вито могли потеряться. Ложная тревога – я не верю в такую роскошь.
–
Прыгать с темы на тему – это какой-то особый прием? Мне бы на будущее, для общения с претендентами на усыновление, пригодилось.
– Интуиция. Или, если хотите, опыт. Я за время работы в Опеке на разных усыновителей насмотрелась. Я затрудняюсь объяснить, они не произвели впечатления людей, любящих детей. Они торопились. И идеальность тоже сыграла свою роль. Обычно те или иные огрехи есть всегда, редко, кто готовит документы с первого раза правильно. Я их проверила, упомянула ребенка, но имя назвала неправильно. Супруга радостно повторила, не похоже, что она знала имя. Что касается вашего первого вопроса... Затрудняюсь ответить, я не вела дело девочки, и с документами познакомилась очень поверхностно. По-хорошему, нужно бы поднять дела остальных детей.
Дознаватель придвигается ближе к столу, скребет указательным пальцем подбородок, другой рукой барабанит по столешнице.
– Госпожа инспектор, может быть, Кайми чем-то особенный? Что насчет наследства?
Я качаю головой:
– Родители мальчика неизвестны, хотя. Там странная история. Жрец услышал детский плач, пошел на звук и нашел за колонной корзину с годовалым малышом. Ребенок был хорошо укутан, чтобы не замерз, в корзине лежала бутылочка с молоком. И была записка, предположительно от матери. Она писала, что ребенка зовут Кайми, просила у него прощения. «Меня вынудили жестокие обстоятельства», никаких подробностей.
– Вы читали записку?
– Да, она приложена к личному делу, и ее передадут либо самому Кайми на выпуске, либо его приемным родителям при усыновлении. У нас останется копия.
– Так, а мать мальчика искали?
Нет.
– Нет?!
Похоже, я удивила дознавателя.
– Закон королевы Элораны. Родители детей, оставленных в храме, не преследуются. Вроде как боги им судьи. Закон до сих пор действует. И, знаете, как по мне, лучше пусть мать безбоязненно оставит ребенка в теплом помещении храма, чем, боясь ответственности, бросит на улице или сделает еще какую-нибудь опасную для ребенка глупость.
– А почему вы сказали, что история странная? Мне казалось, не так уж и редко детей подбрасывают. По разным причинам.
– Да, все так. Но, во-первых, мало кто знает про закон королевы Элораны, хотя его не отменили, последние лет тридцать не принято говорить о нем открыто. Если во времена королевы Элораны жрецы рассказывали, что им можно оставить ребенка, то сейчас жрецы молчат, сами тему не поднимают. Во-вторых, подобные записки редкость. Наверное, не удивлюсь, если однажды родители Кайми объявятся.
С каждым вопросом дознавателя я все больше нервничаю. У меня нет причин сомневаться в его профессионализме,
В дверь раздается стук.
Нас прерывает подчиненный дознавателя. Получив разрешение, он проходит в кабинет, кладет перед дознавателем папку с документами. Дознаватель их быстро пролистывает, переводи взгляд на меня и расплывается в улыбке, приправленной охотничьим азартом:
– У Олены Вито в собственности есть загородный дом. Госпожа инспектор, не желаете присоединиться и совместно нанести визит?
Черт!
– Прятаться в доме, который так легко найти, разве это не глупо?
– Госпожа, вы не представляете, какие глупости порой делают люди.
– Понимаю, но я имела в виду несколько иное. До сих пор чета Вито поступали продуманно.
– Неужели? Вы ведь здесь, госпожа инспектор. Нет, я на самом деле согласен. Вы здесь спустя месяц, срок пугающе большой, за это время можно сделать что угодно. И насчет глупости вы правы. Я тоже не думаю, что мы кого-то найдем, но не проверить мы не можем, а поскольку речь идет об удочеренной девочке, представитель Опеки обязан присутствовать, вы это сами знаете. Так что…
Он не заканчивает фразу, вопросительно смотрит на меня.
Это какая-то проверка? Если да, то не понимаю, чего он добивается.
Сказать «да», послушно сесть в экипаж...? Время уже давно за полдень, до загородного дома, даже если он относительно недалеко от города, доберемся к вечеру. Возвращаться в ночь. И ради чего? Просто прокатиться, чтобы соблюсти формальность? А кто будет в это время работать?
Я смотрю дознавателю в глаза и принимаю волевое решение:
– Нет. Возьмите кого-то из моих коллег, а я займусь документами девочки. Возможно, уже пришел ответ на запрос, каким еще парам помогал тот адвокат. Я смогу поднять остальные дела. Пользы будет гораздо больше.
А еще у меня приют «висит». Пару дней подождет, не критично, но если я увязну в роли «разъездного» инспектора, не исключено, что детям придется ждать и месяц, и два. Сколько продлится расследование?
– Хорошо, госпожа Майс.
Он разочарован или доволен?
Как бы то ни было, выбор я сделала, и я уверена, что я права. От того, что я буду рвать жилы и лично лезть в каждую щель, толку не будет. Вот документы.
Дознаватель провожает меня до выхода из кабинета.
Я спускаюсь, выхожу на улицу, глубоко вдыхаю. Почему-то немного тянет затылок, и вообще усталость ощущается. Разберусь с девочкой, и приютом, и попрошусь в отпуск. Хочу... на курорт, на воды. Я аж зажмуриваюсь, предвкушая поездку.
Передо мной останавливается экипаж. Извозчик не стал дожидаться, когда я к нему подойду, а подъезжает сам. Наверное, если бы не он, я бы вспомнила, что неплохо бы пойти пообедать, но он сбивает меня с мысли, и я командую – в Опеку.
Короткую дорогу до инспекции я перечитываю документы, которые взяла с собой. Из экипажа я так и выхожу с папкой в руках, а нужную страницу зажимаю пальцем. Отвлечься все-таки приходится. Я благодарю извозчика, расписываюсь в очередной квитанции.
– Сегодня больше никуда, – улыбаюсь я ему.