Принцесса из рода Борджиа
Шрифт:
Радость была от того, что она вновь увидела Пардальяна, воспоминания о котором не оставляли их обеих с того самого момента, как они объединили свои скромные состояния: ведь именно о нем любили они рассказывать друг другу по вечерам, после сигнала к тушению огня. Они беседовали о его приключениях так, как если бы эти приключения произошли с кем-нибудь из рыцарей Круглого Стола… Боль же была из-за указа, только что оглашенного мэтром Гийоме.
А Пардальян, увидев эти слезы, был тронут до глубины души. Солнечный луч проник в самое его сердце, и, опустошив свой стакан, совершенно смущенный, он рассмеялся своим добрым смехом,
Он схватил руку Руссотты и руку Пакетты и поцеловал нежным и почтительным поцелуем, отчего обе девицы смущенно потупились, ибо, по их мнению, руки целовали только королям и принцессам.
— Теперь моя очередь! — сказал тогда юноша в черном. — Я не предам вас, шевалье де Пардальян, и собственноручно убью всякого, кто захочет вас выдать, потому что однажды, в день резни и ужаса, вы, кого преследовали по пятам и кому нельзя было терять ни секунды, встретили у некоего кладбища ребенка, искавшего могилу своей матери… Вы утешили этого ребенка, взяли его за руку и отвели на заветную могилу… А ребенок посмотрел на вас и поклялся никогда не забывать. Этот ребенок — я, и зовут меня Жак Клеман!
— Жак Клеман! — глухо пробормотал шевалье, вспомнив давние годы. — Сын Алисы де Люс!
— Да! — сказал монах, поднимаясь. Голос его стал резким, хриплым и страстным. — Сын Алисы де Люс, которого вы утешили, которого вы постарались спасти! Той Алисы де Люс, чью страшную историю я узнал, исповедуя одну из камеристок Екатерины Медичи. Вы, Пардальян, тоже страдали по вине этой богомерзкой Медичи, и вам известно о преступлении старой королевы-дьяволицы… Не даром Господь позволил нам встретиться сегодня! Это случилось потому, что Господь желает, чтобы я, в свой черед, утешил вас! Слушайте! Слушайте же, вы, которого Екатерина заставила плакать! Я приговорил Екатерину Медичи к самой ужасной казни, ибо я знаю единственное уязвимое место ее черной души! Она любит своего сына, л именно через сына, вы слышите меня, через ее горячо любимого сына я и поражу ее! Но, убив Ирода, я не просто отомщу за мою мать и за вас, а послужу осуществлению планов Господа! Ибо Сам Господь послал мне карающий кинжал!..
С этими словами, прежде чем Пардальян смог пошевельнуться, а Карл Ангулемский спросить себя, ясновидец это или сумасшедший, Жак Клеман повернулся к хозяйкам, подал им какой-то знак и произнес:
— Прощайте, шевалье де Пардальян! Не противьтесь вашей судьбе: она к вам благосклонна! Я же покорюсь своей, сколь бы ужасна она ни была… А сейчас, хозяюшки, проводите меня к потайной двери…
Растерянные Руссотта и Пакетта увидели поданный им знак, прошли вглубь комнаты и скрылись в соседнем помещении в сопровождении Жака Клемана. Через несколько минут они вернулись. Пардальян, потрясенный всем тем, что только что увидел и услышал, схватил Карла Ангулемского за руку и прошептал:
— Потайная дверь!.. Это способ проникнуть к Клоду и Фарнезе… а, возможно, и к Виолетте!..
Глава 52
ПИПО, КРОАСС, ПИКУИК И…
Мы вынуждены прервать последовательное изложение хода событий и вернуться на два дня назад, к тому моменту, когда Пардальян, разрушив заградительные сооружения, которые он возвел внутри трактира
— Я должна спасти его!
Одновременно господин Кроасс, завершив свое героическое сражение сначала со стенными часами, а затем — с собакой, уселся за стол на кухне таверны «У ворожеи»; уверенный в том, что несметные полчища его врагов обращены в бегство. И в самом деле, тишина, установившаяся на улице после того, как герцог отбыл, могла любого заставить поверить в восстановление спокойствия.
Трактирная челядь, выскочившая на улицу, чтобы посмотреть, что происходит, не смогла вернуться обратно, ибо Пардальян к тому времени уже успел забаррикадировать все двери.
Впрочем, слуги снова возвратились в дом, как только шевалье увели. Их первая забота заключалась в том, чтобы удостовериться, что госпожа Югетта не была ни убита, ни ранена этим ужасным преступником — то ли просто бандитом, то ли еретиком: они не знали толком, кого же тут схватили.
Но хозяйка уверила их в том, что с ней ничего плохого не случилось, — она, мол, только очень испугалась. Затем госпожа Грегуар поднялась в свою комнату и надела свой лучший наряд. У нее возникла одна идея. Оставив постоялый двор на попечение прислуги, она вышла, не сказав ни куда идет, ни когда вернется.
Застав свое заведение в самом плачевном состоянии, подавальщицы и подавальщики издали множество горестных восклицаний. Посуда оказалась перебитой. Почти вся мебель была сдвинута со своих мест, а кое-что так даже сломано.
Потратив не менее часа на то, чтобы более или менее привести таверну в порядок, слуги, беспокоясь об ужине, поспешили к кухне. Кухонная дверь была забаррикадирована. Торопливо отодвинув столы и табуретки, которые собрал в кучу Пардальян, они обнаружили возле очага поразившего их своим огромным ростом Кроасса. Великан сидел, вытянув длинные ноги, и переваривал славный обед и славную победу.
— Кто вы такой? — спросил повар.
— И что вы здесь делаете? — спросил эконом.
— И как вы сюда попали? — подхватила мойщица посуды, уперев руки в бока.
Впечатление от этих угрожающих возгласов усугубилось еще более угрожающим поведением вошедших. Кроасс увидел, дрожа от страха, что перед его носом оказались шпиговальная игла, вертел и множество щеток, направленных таким образом, что не оставалось никаких сомнений насчет применения, которое в ближайшее же время будет найдено для всей этой утвари. Одновременно повар, с виду настоящий главарь шайки, сделал шаг вперед.
Кроасс тут же вскочил, и голова его едва не достигла подвешенных на балках потолка окороков, что вызвало в рядах грозной армии стремительное отступление. Столь быстрое бегство заставило Кроасса поверить в то, что он внушает ужас, и вспомнить о том, что он храбр.
— Грубияны! — воскликнул он. — Осмелитесь ли вы поднять руку на человека, который одержал победу в трех сражениях?
Эти слова совершенно не смутили нападавших. Но голос, необычный голос, которым природа наградила бывшего певчего, благодаря чему он и получил метафорическое прозвище Кроасса, то есть — Каркуши, произвел на войско неизгладимое впечатление. Мойщица посуды широко разинула рот. Эконом от изумления отступил назад. Подавальщицы громко расхохотались. Кроасс решил окончательно сразить противника, нагнав на него побольше страху.