Принцесса на горошине
Шрифт:
– И я в этом виновата? – поразилась я. – Или отец виноват? А ты не виновата ни в чем?
– Не трогай маму, - потребовала Лиля, и снова указала мне на дверь. – Уходи!
Очень тягостное чувство возникает, когда тебя выгоняют. Особенно, когда это делают родные люди. Но я знала, на что шла, когда решила встретиться с ними. На другой исход рассчитывать было глупо. Я и не рассчитывала, но всё равно было горько, и от чувства несправедливости, которое сдавило горло, хотелось остаться и продолжить что-то доказывать. Но я знала, что это неправильно – оставаться. Поэтому я шагнула к распахнутой двери. Правда, обернулась в последний момент. Посмотрела на них.
– Я больше не буду стоять в стороне. Молча выслушивать то, что вы говорите о моём отце. За каждое слово о нём, я буду драться с вами. Но не так, как вы привыкли. Не скандалом. Я засужу вас за каждое слово неправды.
Я вышла, и за мной с громким стуком захлопнулась входная дверь. Я всего на мгновение остановилась, необходимо было перевести дыхание. Победительницей я себя совсем не чувствовала. Не чувствовала, что выигрывала хоть что-то от этой встречи, и, возможно, меня никто не похвалит за проявленную инициативу, скажут, что я лишь усложнила задачу, но в эту минуту я осознавала лишь одно – я для себя поставила точку.
Я снова в этом мире одна. Я – сирота.
Всю дорогу домой я молчала, Пал Палыч не приставал ко мне с расспросами, только время от времени оборачивался и смотрел на меня. В его глазах была тревога и сочувствие, и он, видимо, не знал, что мне сказать, и как поддержать. А я, если честно, была рада, что он молчит. Никакого сочувствия я не хотела.
– Сколько ещё всё это продолжаться будет, - услышала я его ворчание, когда мы приехали домой. Обращался он не ко мне, а к Шуре, они о чем-то негромко переговаривались в столовой, наверное, думали, что я не слышу. А я слышала. Сидела за отцовским столом в кабинете, дверь была приоткрыта, и, хотя, я не разбирала всех слов, но понимала, что они обсуждают ситуацию и жалеют меня.
Я не хотела слышать жалостливых речей. Понимала, что если меня начнут жалеть, я тоже начну себя жалеть, начну реветь, а мне не хотелось превращаться в слабую, избалованную, богатую, но никому не нужную девочку, которой меня представляла мама в своих откровениях. Я ведь не такая. Папа меня воспитывал не такой.
Я выдвинула верхний ящик стола, раньше отец держал там бумаги, документы, которые требовали его немедленного внимания, а после его кончины, этот ящик всегда был пуст. Только один конверт лежал в нём. Тоже важный, который давно требовал моего внимания к себе, но я всё оттягивала и оттягивала этот момент. Письмо отца, которое передал мне адвокат в день оглашения завещания. Я тогда приняла его, но так и не нашла в себе смелости его вскрыть и прочитать. Одна мысль о том, что я увижу почерк отца, вызывала в моей душе панику. Ведь письмо, написанное его рукой, вот оно – абсолютно реально. А папы уже нет. Несколько недель оно пролежало в этом ящике, но сегодня я его достала, и в порыве вскрыла его, стараясь не думать о том, что, возможно, через минуту уже пожалею. Ведь сейчас прочитаю, и больше не будет никаких посланий от отца. Никогда.
Я развернула, сложенный вдвое лист белоснежной бумаги. Увидела ровные ряды слов, написанные быстрым, округлым отцовским почерком, и сердце сжалось от боли.
«Марьяна… Не знаю, что тебе сказать. Прости меня за то, что молчал, ничего тебе не говорил. Наверное, нужно было как-то подготовить тебя к тому, что ты остаёшься без меня. Но ты сильная, принцесса, ты со всем непременно справишься. И я хочу, чтобы ты помнила, что ты не одна. Когда-то я совершил ошибку, я отвел от тебя твою судьбу. Но я очень постарался всё исправить. Очень надеюсь, что ещё не поздно. Марат – хороший человек, надежный мужчина, он очень тебя любит.
А по поводу моей судьбы… Уверен, что ты уже узнала мою главную тайну. Вряд ли после моей кончины, ты надолго останешься в неведении. Но я уже не узнаю, как ты отнесешься к моему вранью. Может быть, это и к лучшему. Больше всего я боюсь увидеть в твоих глазах осуждение и непонимание, знать, что ты не сможешь меня простить. Я много думал в последнее время о твоей матери, о том, как я поступил с ней, наверное, сейчас, спустя годы, я уже не принимал бы таких кардинальных решений. Да я и тогда их не принимал, всё вышло само собой, а я лишь не стал сопротивляться. Твоя мать ушла из нашей жизни, и я захлопнул за ней дверь, не стал удерживать. До сих пор не знаю – правильно ли я поступил.
Прошу лишь: учись на моих ошибках. Не руби с плеча. Пытайся исправить ситуацию, если человек тебе дорог. Всеми силами пытайся. Человек должен быть счастлив рядом с тем, кого он любит. Неважно, кто и что об этом думает. Главное – ты сама.
Для тебя, принцесса, я хочу только одного – чтобы ты была счастлива. Ты достойна этого, как никто. Ты ведь – моя принцесса. Ты всегда будешь принцессой, всегда будешь особенной. Не только для меня. Ты родилась такой – очень светлой девочкой. И я всеми силами старался в тебе этот свет не погасить. Очень надеюсь, что у меня это получилось.
Люблю тебя, дочка. Всегда верь в себя».
Не знаю, сколько раз я прочитала это письмо. Долго сидела в саду в одиночестве, на качелях, которые папа поставил для меня, когда мы переехали в этот дом. Мне было двенадцать лет, но у меня были свои качели. Я до сих пор любила на них качаться, уже давно без детского восторга, без взмывания вверх, без зажмуривания глаз, когда казалось, что вот-вот дотронешься до солнца. Я садилась на них, прижималась щекой к прохладной перекладине, и отталкивалась ногами от земли. А после закрывала глаза, представляя себя маленькой, беззаботной девочкой. Вот и сегодня долго-долго сидела, держала в руке письмо, перечитывала его, и, кажется, заучила все слова наизусть. Но легкости и беззаботности не чувствовала.
– Привет.
Я голову повернула и увидела Марата. Он остановился передо мной, смотрел с сожалением.
Я выпрямилась, сделала глубокий вдох, попробовала улыбнуться.
– Ты вернулся.
– Вернулся, - сказал он. Всё ещё меня разглядывал, будто ощупывал взглядом. – Шура сказала, ты давно здесь сидишь.
Я посмотрела на небо, солнце уже клонилось к закату.
– Наверное, давно, - согласилась я.
– Почему? – спросил Давыдов.
Я показала ему письмо.
– Прочитала папино письмо.
– Поэтому? – Он, кажется, не поверил.
Я вновь попыталась изобразить улыбку.
– Трудно, знаешь ли, быть принцессой, - решила пошутить я.
– Маша, от тебя этого никто не требует.
– Да, - не стала я спорить. – Просто я сама по себе такая.
– Это плохо?
– Принцессы всем надоедают. В конце концов.
Давыдов хмыкнул.
– Глупость какая. Как может надоесть любимая женщина?
– А я твоя любимая женщина? – сорвался с моих губ вопрос.
– Ты в этом сомневаешься? – Марат протянул ко мне руку, я её приняла и с качелей поднялась.