Принуждение к любви
Шрифт:
Отец, похоже, неважно себя чувствовал, но говорить с ним об этом не имело смысла. Свои болезни он всегда скрывал, и возраст, который превращает человека в немощное существо, озабоченное лишь своими недугами и изводящего окружающих бесконечными разговорами о них, ничего не переменил в этом отношении.
– Как прокатился в Киев? Там и вправду пахнет свободой?
– спросил он.
– Пахнет. Но думаю, лучше бы мне было туда не ездить, - сказал я, плюхнувшись в кресло напротив его письменного стола.
– Что так? Имперское сознание взыграло?
– Черт его знает, что там взыграло, но там любой пацан или восторженная девица в оранжевом смотрят на тебя снисходительно - мол, вам этого не понять! Мы тут историю делаем, а вы там тоталитарные портянки нюхаете! Все ходят такие, знаешь, просветленные и одухотворенные, что просто противно становится. И рад бы сам проникнуться и просветлиться, но ничего не выходит.
– Что так?
– Да потому что знаешь же, чем все эти революционные порывы кончаются! В книжках читали. Да и своими глазами тоже видели.
– Но жизнь-то сегодня действительно меняется, - тихо сказал отец.
– И русские с украинцами в самое ближайшее время вряд ли будут вместе. Рядом - да. Но не вместе. Их история ничему не учит. Им надо опять побольше дерьма нахлебаться для того, чтобы понять, что у нас одни корни и одна судьба.
Потом он повторил почти то же, что твердили мне Веригин и отчасти Разумовская в Киеве. А возразить по-прежнему было нечего.
– А кроме нас с тобой и еще пары человек это кто-нибудь в Москве понимает?
– спросил я.
– Может быть, еще пара человек. Да что толку понимать, если ничего нельзя сделать.
– Ты думаешь, все было предопределено?
– С распадом Союза безусловно. Бывают совпадения столь поразительные, что невозможно говорить о случайностях. Видимо, тут речь может идти только о каких-то символах и тайных знаках неизвестного нам происхождения.
– Например?
– Ты не представляешь себе, как я был поражен, когда украинские дела стали называть апельсиновой революцией, а апельсин стал ее символом. Ты «теорию апельсина» помнишь?
– В общих чертах…
– А там больше и не нужно. Еще в 1908 году, до начала Первой мировой войны, в Германии кайзер принял план, в основу которого была положена «теория апельсина», которую разрабатывал известный теоретик пангерманизма - Пауль Рорбах. Как сказал бы господин Свидригайлов из романа «Преступление и наказание», «так себе теория», невыдающаяся, но… Суть ее была проста: так как Россия слишком велика и необъятна, «она должна быть разъята по национальностям, как апельсин по долькам. При этом не стоит пугаться огромной, рассчитанной на многие годы организационной работы…» Естественно, Украина тут самая большая «долька», главная. Съесть апельсин целиком - дело действительно неудобное, грязное, а вот частями…
Отец посмотрел на парящий за окном золотой купол, еще полыхавшее огненным закатом московское небо и продолжил:
– В этой апельсиновой идее есть еще один очень точный образ. Апельсин перед разделением на дольки надо освободить от кожуры, которая объединяет дольки в единое целое. Чистить его не самое приятное занятие, но если не пугаться этой предварительной «организационной работы», то выигрыш огромен… И работа эта была сделана, апельсин очень тщательно очистили. Сначала ошкурили Российскую империю от веры, традиций, обычаев, соборности, от вековых устоев, уничтожили армию и казачество. Потом не спеша взялись за Союз наш нерушимый. Да так постарались, что дольки эти апельсиновые сами вываливаться начали. Поэтому, когда я вижу, как они скачут по Майдану с апельсинами в руках, ассоциации у меня возникают сам понимаешь какие… После очистки там уже разыгрались подспудные страсти. Это абсолютно закономерно. Ведь поперли наружу комплексы и страхи, многовековые мании и гонор, уже ничем не сдерживаемые. А это все вещи неуправляемые и непредсказуемые.
– Да как раз предсказуемые!
– возразил я.
– Все просто. Там теперь у них на Майдане новая мода - всегда и во всем винить Россию.
– Я потому и сказал - непредсказуемые, что не знаешь, где и когда вылезут.
– Мне в Киеве одна неглупая дама сказала, что из Украины сделают новый центр на постсоветском пространстве в противовес России…
– Ну, это мысль известная.
Отец вдруг внимательно посмотрел на меня.
– У тебя что-то случилось?
– Черт его знает!
– вполне серьезно ответил я.
– Может, случилось, а может, и нет…
Отец чуть повозился в своем кресле, устраиваясь поудобнее, что означало - он готов слушать.
– Помнишь, материал в «Эхе», о котором мы с тобой говорили? Так вот его автором оказался мой друг Женька Веригин. Меня попросили с ним поговорить, выяснить, что за этим…
Отец чуть удивленно опустил уголки рта. Для него это был сюрприз. И не очень приятный. Выходило, я втянул его в какое-то сомнительное дело.
– И кто же попросил?
– Меня - Бегемот. Кто его - не знаю. В общем, я и в Киев-то поехал, чтобы увидеться с Веригиным. Разговор не вышел. Женька стал убеждать меня, что это обычный коммерческий текст - кто-то принес, кто-то пришел, кто-то заплатил… А потом вдруг сорвался и умчался в Москву - якобы его редакция отзывает. Вот и все дела. А вчера вечером он исчез, и теперь его жена с любовницей требуют, чтобы я его нашел. Причем любовница убеждена, что я имею к его исчезновению какое-то отношение!
– И что ты думаешь делать?
– Очень надеюсь на его скорейшее возвращение из запоя или от другой любовницы.
– А если он не вернется?
– Тогда родственники могут объявить его в розыск. Затевать самодеятельные поиски я пока не собираюсь. Думаю, даже если что-то и случилось, то какая-нибудь бытовуха!
Чем яростнее отрицал я всякую возможность того, что с Веригиным произошло что-то серьезное, тем отвратительнее себя чувствовал. Видимо, в глазах отца я выгляжу как оправдывающийся мелкий аферист.
– Всегда был против этой твоей работы, - сказал отец.
Его признание не стало для меня открытием. Я знал, что он будет против, когда Бегемот еще даже не открыл рот, дабы выложить свои посулы.
– Но сейчас об этом говорить поздно. Давай попробуем представить, что с твоим другом все-таки что-то случилось. И оценить ситуацию.
Честно говоря, за этим-то я и пришел к нему.
– Тут вот что непонятно, - начал я, - почему все закрутилось именно сейчас, а не сразу после выхода статьи?