Присяга простору
Шрифт:
наш вологодский аист в перьях
стрелу из Африки принес.
Стрелы обломок деревянный
и с наконечником стальным
извлек из крыльев конюх пьяный,
затылок почесав над ним.
А я не аист и не лебедь,—
обыкновенный журавель,
но остаюсь я русским в небе,
летя за тридевять земель<
И как бы ветры не носили
меня в тсплынные края,
в моих крылах — стрела России;
мо"я любовь и боль моя...
1974
136
ТЯГА
ВАЛЬДШНЕПОВ
Приготовь
вытянув тебе навстречу клюв,
вылетает вальдшнеп из луны,
крыльями ее перечеркнув.
Вот летит он, хоркая, хрипя...
Но скажи, — ты знаешь, отчего
тянет его, тянет на тебя,
а твою двустволку — на него?
Он летит, и счастлив его крик.
Ты, дрожа, к двустволке приник.
Он — твой безоружный двойник.
Ты — его бескрылый двойник.
Р а з в е ты бескрылость^ возместишь
выстрелом в крылатость? Дробь хлестнет,
но ведь это сам ты летишь,
это сам себя стреляешь влет...
1964
ДОЛГИЕ
КРИКИ
Ю.
Казакову
Дремлет избушка на том берегу.
Л о ш а д ь белеет на темном лугу.
Криком кричу и стреляю, стреляю,
а разбудить никого не могу.
Хоть бы им выстрелы ветер донес,
хоть бы услышал какой-нибудь пес1
Спят как убитые... «Долгие крики» —
так называется перевоз.
Голос мой в залах гремел, как набат,
плошади тряс его мощный раскат,
а дотянуться до этой избушки
и пробудить ее — он слабоват.
137
И для крестьян, что, устало дыша,
спят, словно пашут, спят не спеша,
так же неслышен мой голос, как будто
шелесты сосен и шум камыша.
Что ж ты, оратор, что ж ты, пророк?
Ты растерялся, промок и продрог.
Кончились пули. Сорван твой голос.
Д о ж д ь заливает твой костерок..
11о не тужи, что обидно до слез.
Можно о стольком подумать всерьез.
Времени много... «Долгие крики» —
так называется перевоз.
1903
ИНОСТРАНЕЦ
...и Меркурий плыл
над нами — иност
ранная звезда...
М.
Свстлоз
Па
иностранные суда,
иностранные печали,
иностранная судьба.
И чернявый,
как грачонок,
белой ночью
до утра
плачешь ты,
матрос-гречонок,
возле статуи
Петра.
И совсем не иностранно
в пыльном сквере городском
ты размазываешь странно
слезы грязным кулаком.
138
Может быть, обидел шкипер?
Может,
помер кто в семье?
Может,
водки лишку выпил?
Может,
просто не в себе?
Что с тобою приключилось?
Что с тобой случилось, грек?
А с тобою то случилось,
что ты тоже человек.
И еще тошнее, если,
ис поняв твоей тоски,
кто-то спрашивает — есть ли
безразмерные носки.
И глядишь ты горько-горько,
пониманья не ища,
на сующего пятерку
прыщеватого хлыща.
По идет, хвативший малость,
седобров и меднолиц,
словно грек, печалью маясь,
с русской шхуны моторист.
Моторист садится рядом:
«Выпьем, что ли, корешок!» —
и ручищею корявой
молча лезет в кожушок.
Углубленно,
деловито
из кармана
достает
переводчицу
— пол-литру,
о скамейку
воблой бьет.
И сидят, и пьют в молчанье,
и глядят, обнявшись, вдаль
вместе с греческой печалью
наша русская печаль...
1904
139
НЕВЕСТА
На Печоре есть рыбак
по имени Глаша.
Говорит с парнями такз
«Глаша, да не ваша!»
Ухажеров к ляду шлет,
сердится серьгами.
Сарафаны себе шьет
из сиянья северного!
Не красна она, наверно,
модною прическою,
но зато в косе не лента,
а волна печорская!
Недоступна и строга,
сети вытягает,
а глаза, как два сига,
из-под платка сигают!
Я ходил за иен,
робея,
зачарованный,
как черемухою, ею
зачеремленный.
Я не знал, почему
(может быть, иаветно)
говорили по селу
про нее: «Невеста».
«Чья? — ходил я сам не свой.—
Может, выдумали?»
Рыбаки, дымя махрой,
ничего не выдымили.
«Чья она? Чья она?
Чья она невеста?» —
спрашивал отчаянно
у норд-веста.
НО