Присягнувшие Тьме
Шрифт:
— Нам с вами надо кое-что обсудить.
— Выпустите меня!
— Сначала поговорим.
Женщина упорно пыталась выйти. Оттолкнув ее, я сунул ей под нос удостоверение полицейского.
— Уголовная полиция. Вы догадываетесь, почему я здесь?
Медсестра не ответила. Глаза у нее вылезли из орбит.
— Манон Симонис. Ноябрь восемьдесят восьмого года. Почему вы тогда солгали?
Натали Катсафьян сползла на пол. Ее бескровное лицо было белее, чем окружающее нас белье. Я встал на колено, приподнял ее и прислонил
— Повторяю вопрос: почему в восемьдесят восьмом году вы солгали?
— Вы… вы расследуете убийство Манон?
— Отвечайте на вопрос!
Она запустила пальцы в волосы. Ужас исказил ее лицо.
— Я… я испугалась. Мне было двадцать пять лет. Когда жандармы пришли в больницу и стали спрашивать, была ли Сильви Симонис в своей палате накануне в пять часов вечера, я с перепугу ответила «да».
— Хотя это не так?
— Я не была уверена.
— Почему же вы об этом не сказали?
Она сглотнула слюну. Теперь ее страх перешел в тупое смирение. Словно четырнадцать лет она ждала этой минуты, чтобы сказать правду.
— Я проходила здесь стажировку. Старшая сестра неукоснительно соблюдала все правила. В семнадцать часов мы мерили больным температуру. Полагается, чтобы медсестра присутствовала при этом, а потом заносила данные в журнал.
— А на самом деле бывает не так?
— Нет. Обычно мы приходим позже, когда больные уже измерили температуру. Нам остается только посмотреть на показания термометра на тумбочке и записать цифры.
— Значит, больной может отлучиться из палаты?
— Да.
— И так было в случае с Сильви Симонис?
— Думаю, да.
— Да или нет?! — прикрикнул я.
— Да. Когда я заходила, ее не было в палате. Я записала цифры и ушла.
— И вы не знаете, сколько времени она отсутствовала?
— Нет. Она могла передвигаться свободно. В палате она была одна. Сильви могла уйти на несколько часов — никто бы этого не заметил.
Я потрясенно молчал. У Сильви Симонис не было алиби. Медсестра пыталась оправдываться:
— Я, конечно, солгала, но тогда это было не так уж важно. Ее же никто не подозревал. То, что произошло, было ужасно, а она была потерпевшей, понимаете?
— Вам известно еще что-то.
— Я… — Она кончиками пальцев ощупала лицо, как будто ее ударили. — Это было позже. Через несколько месяцев, когда проводили следственный эксперимент.
— С Патриком Казвьелем?
Она кивнула:
— В газетах писали о колодце на очистных сооружениях. И о ржавой решетке, которая была сдвинута. Это мне кое-что напомнило. В тот вечер, когда жандармы сообщили Сильви об убийстве, она собрала свою сумку. Врачи разрешили ей выписаться. Я ей помогала. Так вот, ее плащ… На нем были следы ржавчины.
— Вас это так поразило?
— Следы были странные, словно от решетки, понимаете? И они были… свежие. Прочитав статью, я вспомнила о решетке и все поняла.
— Почему же вы и тогда промолчали?
— Было уже поздно. И потом… я не могла поверить… Это просто чудовищно.
Я молчал. Натали Катсафьян продолжала:
— И еще кое-что… Тогда же я слышала, как врачи говорили о кисте, которая была у Сильви. Киста на яичнике. Они вспоминали американский фильм, в котором героиня нарочно вызывает у себя такую кисту, принимая какие-то гормоны. Я… я подумала, что Сильви могла поступить так же и подстроить все заранее.
— У вас были доказательства?
— Да. В ванной комнате я кое-что заметила. Там были лекарства.
— Гормоны?
— Я не знаю.
— К чему вы клоните?
— Пластинки внутри коробочки… Это был не тот препарат, что на этикетке.
— Это были гормоны или нет?
— Я больше ничего не знаю!
Натали Катсафьян разрыдалась. Одного только свидетельства этой женщины было бы достаточно, чтобы отправить Сильви Симонис на двадцать лет в тюрьму или психиатрическую лечебницу, в отделение для буйнопомешанных. Я чувствовал, что буквально посерел. Мои внутренности превращались в прах, а рот наполнялся пеплом.
Теперь Сильви Симонис представала убийцей. Мозаика была та же и составлена из тех же кусочков, но портрет получался совсем другой: настоящая Медея, более реальная, чем миф о ней.
Я положил руки женщине на плечи и шепотом произнес молитву. От всей души я молил Господа даровать ей покой и освободить от мук совести. Поднявшись, я уже взялся за дверную ручку, когда мне в голову пришла еще одна мысль.
Я порылся в кармане пиджака и вынул фотографию Люка. Медсестра посмотрела на снимок, и ее рыдания усилились.
— О Господи!
— Вы его знаете?
— Да, он приходил и задавал вопросы, — проговорила она сквозь икоту.
Меня словно ударили в солнечное сплетение. Впервые в этом проклятом городе кто-то узнал Люка.
— Когда это было?
— Не знаю. Летом. Кажется, в июне.
— Он расспрашивал вас о Сильви Симонис?
— Да… Хотя нет. Об этом он знал больше вас. Ему нужны были доказательства. Он догадался, что алиби с больницей яйца выеденного не стоит, и говорил, что такое уже было в каком-то знаменитом деле. Кажется, Франсиса Ольма.
Точно. В мае 1989 года Франсис Ольм был признан невиновным в убийстве пятидесятилетней женщины в окрестностях Бреста. Он якобы находился в то время в Медицинском центре имени Ленека в Кимпере. И подтверждалось это записями показаний термометра. Позже алиби было опровергнуто. Внутренний голос произнес: «Люк — лучший полицейский, чем ты».
— Что вы ему сказали?
— То же, что и вам.
Я открыл дверь и вышел в коридор. Мозг сверлила одна мысль: Люк Субейра нашел-таки в Сартуи своего дьявола. И имя этого дьявола — Сильви Симонис.