Притворная дама его величества
Шрифт:
Сбежать? Но куда? Я сделала пару шагов. Ногу пронзила боль, но я понимала — от холода. Я чуть приподняла юбку — на второй ноге были отвратительно неудобные мюли. Я здесь ничего не знаю, самым разумным будет идти за незнакомыми мне людьми и делать вид, что все идет как обычно. Мне нужно время, дальше я разберусь. Может быть, мне действительно это кажется, ничего этого нет, я в больнице и скоро приду в себя.
Я потерла рукой лицо. Я выбиралась и не из такого дерьма. Если это взаправду — выбора у меня нет. Совсем. Категорически.
Мне надо делать все так же, как я привыкла: стиснуть зубы и идти
Люди уже ушли вперед — и да, моя судьба их не беспокоила. Кто я? Какая-то прислуга? Младшая нелюбимая дочь? Насколько мне повезло?
Я шла по свежему снегу, стараясь не думать о том, что получу обморожение, и отмечала, что у нас — там, где я живу — нет такого снега и не было никогда. Не было нигде из тех мест, где я побывала, а поездила я немало. Все равно дает отпечаток то, что существуют автомобили и промышленность, а здесь он… даже не белый, синий какой-то. И воздух абсолютно другой. Небо низкое, слишком низкое, тянется ровно и бесконечно, и какие-то твари летают в поисках жертвы себе на обед.
Что это за место? Что за мир?
Что-то ухнуло в глубине чащи, и моих сил не хватало, чтобы испугаться еще сильнее, а бородатый мужик оглянулся и неодобрительно покачал головой. Вероятно, уже записал меня в строчку меню того монстра, который высматривал ужин.
Я выдохнула и бросилась за людьми. Бежать мне было легко и сложно одновременно. Что это значит? Тело еще молодое. Но оно не привыкло к бегу — может быть, не привыкло и к непростому труду. Скорее я что-то вроде прислуги или какой-нибудь приживалки: такое нечто, помрет — не жалко, особенно не напрягается, потешает мадемуазель своими ужимками.
Черт, черт, черт. Дыхание сперло, нога потеряла чувствительность, но я уже нагнала сани и свалилась на них. Черт, черт, черт. Мне никто ничего не сказал — хорошо бы не выкинули, если крылатая тварь нависнет над нами. Мадемуазель им явно ценней, а сил у меня — у этого тела — мало. Я, наплевав на то, какие тут могли быть приличия, задрала юбку почти до колен и принялась растирать голую закоченевшую ногу. Вторая замерзла не меньше, но хотя бы она была не босой.
Нет сил — нет никаких шансов выжить. Физических или духовных.
Работа меня никогда не пугала. К работе я привыкла — день и ночь, в любое время, отпуск или что угодно, все приходилось решать самой. Делегирование полномочий — прекрасно, но каждый мой управленец отлично знал, где его полномочия завершаются. И работа руками — боже мой, я лично загружала барахло в микроавтобусы! Развешивала товар и стояла на лютом морозе с восьми утра до восьми вечера, заботливо прикрывая клиентку, примеряющую безразмерные штаны, и охраняя поясную сумку с выручкой от вездесущих карманных воров. Нет, работа будет за благо. Мне повезло, если я служанка. Меньше сам человек — меньше спроса, а я уже понимала, видела, что это средневековый мир.
Или не совсем уж средневековый. Век шестнадцатый или семнадцатый, если поверить тому, что костюмеры исторических сериалов не халтурят. От этого мне не легче, потому что я женщина. Практически бесправное в эти времена существо, но была бы мужчиной простого сословия — пришлось бы хуже. Войны, нелегкий труд, никто не слышал о технике безопасности. В любом случае здесь на нуле медицина, и моя основная задача, пока я не разберусь — не болеть, не получать травмы, не вздумать забеременеть. И как мне ни было страшно, я не сдержала смешок: да я и в нашем-то мире с его медициной и моей шикарной страховкой не удосужилась! Сначала — в девяностых — было не до того, да и знала, что ребенок при моих раскладах — помеха, а еще уязвимость, потом, в двухтысячные, стало полегче и решила пожить для себя, ну а в две тысячи десятые как-то привыкла к спокойствию и одиночеству. Вот только будет ли кто меня спрашивать? Но опять же, служанке проще, никто не будет следить, произвела ли она на свет наследника…
Я выравнивала дыхание. Мужик, шедший с санями, чуть притормозил и бросил мне какую-то шкуру. Я благодарно кивнула, прикрыла ноги.
— Вот за туфлю-то тебе достанется, — напророчил мужик. Я пропустила его слова мимо ушей. К черту.
Мы выехали из леса. Впереди вырос замок — низкое здание, три этажа, серые камни, узкие окна, озеро, сейчас застывшее. Мы проезжали деревню, будто вымершую сейчас, только какая-то баба, переваливаясь, шла к одному из домов. Деревня была непохожа на наши — каменные дома, прилепленные друг к другу, а местами стоящие в отдалении, серые, унылые, вокруг нищета и грязь. Даже снег тут превратился в черное месиво. На некоторых домах болтались вывески, и я — и не так уж меня ужаснуло — по слогам прочитала слова «Трактир “Мое сердце”»…
Мой мозг, подумала я, он сейчас разлетится на части. Дверь трактира хлопнула, здоровый мужик выкинул оттуда пьянчужку. Я закрыла лицо руками — это какой-то сюрреалистический сон.
Средневековые деревни я видела. Красота, цветы, приветливые хозяева. «5 евро — 1 фото». Каждый зарабатывает как может. Средневековые деревни я видела в современной комфортной Европе. Это не современность — пора это признать.
Я встряхнула головой, посмотрела вперед. Девушка и ее спутники на лошадях уехали, тащились только мы на телеге и лошадь. Я сказала себе — не заглядывай наперед, еще десять минут, и ты все узнаешь.
Замок встретил меня адским холодом. Я вцепилась в шкуру, мужик вырывал ее у меня из рук, и в этот момент я поймала себя на том, что начинаю паниковать. Нет, не сейчас, совершенно не время. Барышня убежала, и все разбежались кто куда, только я стояла в огромном зале, скованная неизвестностью.
Я переступила с ноги на ногу. Мне казалось, что тут еще холоднее,чем было на улице — выше влажность? Темно, свечи и какие-то лампы чадят по стенам, всюду камень, давит как в склепе.
— Мариза! Ну что стоишь, дурная девка?
Это сказали мне. И прежде чем я успела что-либо ответить, подошедшая женщина средних лет сунула мне в руки новые туфли.
— Спасибо, — сказала я. Это кстати. Но чтобы губы не разошлись в ухмылке, пришлось приложить немало усилий.
— Разносишь туфли, — приказала мне женщина. Я смотрела не на туфли в моих руках, а на свою собеседницу. Сколько ей лет? Шестьдесят, показалось мне, но, немного привыкнув к царящему полумраку, я поняла — лет тридцать, может быть, тридцать пять. — Разбери платья госпожи, сама знаешь, что с ними делать. Вот говорила я госпоже графине, что личико еще не все! — непонятно закончила она и подтолкнула меня к огромной каменной лестнице.