Притворная дама его величества
Шрифт:
Эта особенность меня тоже весьма забавляла: если в моем мире война шла между полами, то здесь — между мирянами и клиром, причем миряне превосходство последних легко признавали. Вполне возможно, потому что монахи неразрывно были связаны с магией.
Брат Августин позволил мне поесть и напиться, и я, несмотря на допрос, смогла оценить простую прелесть монастырской кухни. Во-первых, она была не жирная. Во-вторых, она была пресная, но пресная «по завету и смирению», примерно как наша пища в пост. И у монахов были сотни лет для того, чтобы превратить то, что есть никак не возможно, в шедевры кулинарного искусства. Но постную кухню я любила и у нас: вкусно, сытно, никакой гадости вроде майонеза не льют.
— Его
Брат Августин ушел. Я походила по комнате, осмотрела кровать — ничем не отличающуюся от монастырских кроватей в моем мире, красота-то какая, уже одно это — огромное преимущество монастырской жизни, узкое стрельчатое окно, Книгу, лежащую на прикроватном столике, сундук, вынула оттуда монашеское платье. Потом я догадалась наконец, что ванная комната где-то по коридору, вышла, захватив платье и найденные в сундуке простыни, и, потыкавшись немного в разные двери, нашла искомую комнату. Несколько больших бочек с теплой водой, в двух уже отмокали сестры, они не поздоровались со мной, и я сделала вывод — здесь давно решили вопрос, этично ли приветствовать знакомого возле писсуара. Неэтично.
Я помнила, что сестра Аглая обещала прийти за мной, и не рассиживалась долго, хотя бочка была не хуже, чем в мраморных, как мавзолей, «элитных» столичных салонах. У нас вообще безгранично любили слово «элитный»… я была городским человеком, но у меня все равно ассоциации возникали только с поголовьем скота.
От бочки пахло свежим деревом и смолой, в воде хотелось нежиться бесконечно, а ароматы каких-то трав, которые, видимо, кидали в огонь, расслабляли и успокаивали. Умиротворяюще дергалось пламя свечей, плеск воды вгонял в приятный транс. Даже брат Августин выветрился из мыслей вместе с его улыбкой и умением выворачивать людей наизнанку.
Вскоре я вылезла, обтерлась простыней, развернула платье, сдерживая восторженные стоны и чуть ли не слезы. Платье монахини, точнее, послушницы, очень напоминало наши старорусские рубахи и сарафаны: просторные в меру, так сказать, умеренный оверсайз, никаких лифчиков и корсетов, под рубахой монахини носили что-то вроде нижней юбки, а сарафан надевался просто через голову и не требовал ни шнуровки, ни сноровки. Как мне было хорошо после проклятых придворных тряпок! И волосы, волосы можно заплести в косу, обмотать вокруг головы и покрыть покрывалом!
Вернулась к себе я как раз вовремя — сестра Аглая явилась минуты через три и с улыбкой указала на серпик в окне. Я кивнула, и сестра пригласила меня следовать за ней.
Маленькая королева тоже переоделась в монашеское платье. Ее поселили в крыло, где жили девочки — послушницы и монахини, келейка ее ничем не отличалась от моей, только была больше и двухместной: с Софией жила Теодора. Она, бедняжка, уже лежала в постели, все же с ее здоровьем происшествие с лезарами оказалось критичным, и добрые сестры напоили ее чем-то, чтобы унять боль и позволить выспаться. Я приказала себе не строить теории заговоров и сосредоточиться на другом: что-то еще меня ждет?
Оказалось, служба. И служба в монастыре была своей, отличной от тех, что в миру.
Церковь, украшенная цветами и лентами, монахини и послушницы всех возрастов — было и несколько монахов, я даже брата Августина увидела и сделала вид, что знать его не знаю, священник и певчие — мальчики и девочки, и органист! Орган был небольшой, но я чуть шею себе не свернула, пытаясь рассмотреть, как молодой музыкант в монашеской одежде управляется и руками — аж с тремя рядами клавиш! — и ногами. Запоздало я поняла, что мое любопытство в доме господнем выглядит неуместно, и начала слушать пение.
Оно было прекрасно. Пели все — слаженно, нежно, восхваляя господа и благодаря его за прожитый и грядущий день. И я, почувствовав, как по щеке сбегает слеза, тоже возблагодарила его за то, что он дает мне возможность… жить, наверное. И делать то, что я могу. И еще я попросила его милости для маленькой Софии и сил — для меня. Мне казалось, что это такая малость. Он добр, не откажет же он?
После пения священник прочитал нам проповедь. Уже на первых словах я поняла, что брат Августин, чтобы ему жрать одну селедку и ничем ее не запивать, поделился с ним тем, что успели доложить ему самому. Проповедь была: про терпение, когда кажется, что надежды нет, про чудесное спасение маленькой дочери одного из клейдарских князей от хищников и про отважную служанку, которая усмирила зверей словом господним. Последнее, конечно, в проповедь добавили для красного словца, по мне история была хороша и без фансервисной составляющей. Потом мы снова пели, а после вкушали из рук священника теплый, пахнущий корицей и медом хлеб и запивали его терпким вином. Мне было интересно, что это здесь значит, но священник напоследок прочитал объясняющую все молитву: «Примем же хлеб медовый и вино как знак того, что не оставит нас Господь, пока будем мы усердие проявлять, дабы росло зерно и зрел виноград». Хорошая концепция, одобрила я. Поощряет труд.
И потекли монастырские будни. На следующий день на утренней службе я снова встретилась с ее величеством, и — господь, воистину в доме твоем благодать! — она выглядела такой счастливой! Сестры назначили нам послушание: работать в теплицах.
Да, здесь работали все, невзирая на титулы. Мы до самого обеда обрезали тонкие веточки лекарственных трав, и София пела клейдарские псалмы, а у меня от природы не было ни слуха, ни голоса, но зато в теле Маризы оба таланта отыскались очень кстати. Обедали мы с сестрами, а ближе к вечеру явился суровый молодой монах-доктор, и пришел-то он на свою беду…
Где-то я, конечно, брату Августину была благодарна. То ли у них было не принято скрывать информацию, то ли брат просто был порядочное трепло, когда не требовалось строить из себя кардинальского опричника. Монах, брат Дамиан, выслушал мои наставления так внимательно, что на какой-то миг я решила — он дает мне выговориться, чтобы было что свидетельствовать на суде.
— Кипятите воду, брат, прежде чем добавить ее в зелья. — Почему я не училась консервации? Как бы мне это сейчас помогло! — И склянки, в которых льете зелья, ошпаривайте кипятком. — Или не просто ошпаривайте, а… черт, как стерилизуют банки? Ладно, пусть пока так. — Мойте руки, брат. Чаще мойте руки. Чем чаще вы будете мыть руки, брат, тем меньше будет умирать у вас пациентов. И спирт, не жалейте на дезинфекцию спирта. А еще, брат, я вам сейчас расскажу, как сделать специальную защитную маску…
Давно уже прозвонили к ужину, а брат Дамиан все внимал. И я подумала, что на суде он будет гвоздем программы. Особенно маска была хороша. Конечно, как все предприниматели, я не могла обойти стороной неожиданный источник дохода и поставляла «дизайнерский вариант» исправно что из Китая, что из именитейших европейских домов моды. Так что маску, в отличие от лифчика и трусов, я выкроила и сшила за четверть часа в присутствии честного брата Дамиана без малейших затруднений.
Я рассказала, как осматривать пациентов. Не то чтобы я была, конечно, врачом, но я регулярно проходила диспансеризацию. Я рассказала про инфекционные отделения, про то, как распознать у человека инсульт. Увы, я ничего не могла сделать с лечением… даже если бы была доктором медицинских наук. Нести свет в массы — занятие благородное, но надо же понимать, что в Древней Греции не изобрести автомат и планшетный компьютер, как ни старайся.