Привет эпохе

Якубов Олег Александрович

– Ну что ж, попробуй, – без всякого энтузиазма согласился сатирик.

Покорпев несколько дней над текстом, я отправил интервью со Жванецким в «Литературную газету». Оттуда – ни слуху, ни духу. Пытался выяснить, что происходит – никакого толку. И вдруг через полгода кто-то из приятелей звонит мне в редакцию и с восторгом рассказывает, что сегодня утром прочитал интервью со Жванецким в «литературке». Уж не знаю, что там произошло, может просто к тому времени со Жванецкого табу сняли, но только я был чрезвычайно горд, что сдержал слово и не опозорился перед этим выдающимся человеком.

МАГОМАЕВ БЕЗ ПРОПУСКА

В Ташкент на гастроли приехал Муслим Магомаев. Весь

город был заклеен его афишами. Очереди у билетных касс концертного зала стояли, в полном смысле слова, круглосуточно. Поклонники толпами атаковали проходную зала, желая проникнуть за кулису и получить автограф любимого певца, а если повезет, то и на концерт остаться. Предвидя такое поломничество, директор Узбекской госфилармонии Амо Рубенович Назаров издал строжайший приказ никого без пропуска не пускать. Он вызвал всех вахтеров к себе в кабинет и, постукивая ладонью по столу, грозно предупреждал: «Ни один человек без пропуска чтоб не прошел. Исключения ни для кого быть не должно. И артисты, и осветители, и весь наш технический персонал могут пройти через проходную только при предъявлении пропуска. Вся ответственность лежит на вас»,

Осознав всю важность возложенной на них миссии, вахтеры торжественно пообещали, что не только человек, но и муха в концертный зал без пропуска не залетит.

У меня, немногого из счастливчиков, пропуск в концертный зал был, но у моих друзей это вызвало не зависть даже, а раздражение. Они упрекали меня в эгоизме, в том, что не хочу способствовать в их приобщении к великому эстрадному искусству. Ну, и так далее. Упреки достигли апогея, когда один из приятелей, стажер узбекской оперы Рахим Шакиров умерил разгоравшиеся страсти:

– Друзья, я хорошо знаком с Назаровым, сегодня же вечером пойдем к нему, возьму для вас пропусков столько, сколько понадобится.

– Пойдем сейчас, – подзадорил один из нас Рахима. – Чего до вечера тянуть?

– Э нет! – живо возразил Рахим, наполняя очередной стакан пивом. – Сегодня у меня особый день. – Он поднялся и торжественно произнес. – Предлагаю всем поднять эти стаканы и выпить за смерть стажера Рахима Шакирова и рождение новой оперной звезды Рахима Шакирова.

Все враз загалдели (сначала, правда, выпили), стали наперебой спрашивать, что такого сегодня произойдет. С той же торжественной напыщенностью Рахим поведал, что сегодня дебютирует на сцене Большого театра оперы и балета имени Алишера Навои в крупной самостоятельной роли. Рахим ни на грамм не сомневался, что уже завтра утром он получит должность солиста, максимум через полгода станет заслуженным артистом республики, потом лауреатом, ну и так далее. С каждой вновь открытой бутылкой пива творческая звезда Рахима разгоралась все ярче и ярче, взлетала все выше и выше. Собравшееся общество дружно порешило, что негоже в такой день не разделить с другом его бурный успех и мы всей веселой компанией отправились в театр, благо что до начала спектакля времени оставалось совсем немного. Все6 же по дороге мы, уступив настояниям Рахима, заглянули в театральный служебный буфет, где выпили за его несомненный успех по бокалу холодного шампанского.

Заняв на самой верхотуре запыленный балкончик, стали ожидать появления друга на сцене. И вот он появился: в камзоле, белом парике и с подносом в руках, на котором покоился какой-то прямоугольный листок. Рахим сделал шаг вперед и пропел: «Вам письмо, граф.» После чего зал обрушился хохотом так, что, казалось, сейчас рухнут с потолка гигантские хрустальные люстры. В голос смеялся партер, гоготал амфитеатр, повизгивали от смеха музыканты в оркестровой ложе – будущая звезда оперы появился на сцене в камзоле, парике, но… в джинсах.

Стоит ли рассказывать, что в тот вечер мы Рахима так и не дождались?

Тем временем начало гастролей Магомаева приближалась и вот, наконец, кумир приехал в концертный зал на свою первую репетицию. Не привлекая ничьего внимания, он прямо из машины прошмыгнул в проходную и направился было

во двор филармонии, как его остановил грозный окрик вахтера: «Пропуск давай».

– Да я на репетицию, – беспечно ответил народный артист СССР.

– Пропуск давай, – послышалось в ответ.

– Отец, у меня вечером концерт, я – Муслим Магомаев, – все так же терпеливо, не раздражаясь, стал урезонивать излишне рьяного служаку певец.

–Пропуск давай.

Магомаев оторопел. Его ну пускали и пускать, видимо, не собирались, хотя прямо на него со стены смотрело с афиши его же собственное изображение. А рядом улыбался с плаката заслуженный артист Узбекистана Юнус Тураев, певец очень популярный в республике. Муслим подозвал вахтера, показал ему на свое изображение:

– Вот, смотри, отец, на меня и смотри на этот портрет. Вот здесь написано: «Народный артист Советского Союза Муслим Магомаев.» Это я. А теперь посмотри на меня. Это тоже я.

– Хоть сам Юнус Тураев, – упрямо твердил старик-вахтер. – Пропуск давай.

Х Х

Х

В отделе писем я появлялся все реже и реже, ссылаясь на оперативные задания, стал пропускать еженедельные редакционные летучки, где проводился обзор номеров «Правды востока» за минувшие семь дней. Но тут уж Иван Капитонович Костиков навел порядок быстро, объяснив мне, что летучка – это наша профессиональная школа, а кому, как ни мне, малолетке, надлежит учиться, учиться и учиться. Выволочка завершилась предупреждением, что следующее замечание в виде выговора будет занесено в трудовую книжку. И такой повод я Ивану Капитоновичу вскоре чуть было не представил.

Была у нас в редакции рубрика «Из зала суда». Кочевал она из отдела в отдел, пока не осела в наших «письмах и жалобах» и не была всучена мне в виде очередной нагрузки. Особых хлопот рубрика эта мне не доставляла. Всего-то и забот было раз в неделю смотаться в городской суд, отобрать копии уже вступивших в силу приговоров по каким-нибудь более или менее привлекательным делам, да настрочить информацию – большего объема рубрике не предоставляли, да она того, признаться, и не заслуживала. Таким образом оказался у меня в руках приговор по делу о взяточничестве и мошенничестве преподавателя кафедры истории КПСС Ташкентского политехнического института доцента Мухамедзянова. Брал этот мерзавец деньги с родителей абитуриентов, придумав незатейливую схемку – если абитуриент поступал, деньги оставлял себе, если проваливался на экзаменах, деньги возвращал. Оседало у него, по его разумению, не так много, как хотелось, и он решил свою деятельность усовершенствовать. Стал уговаривать доцента-математика ставить неправедные «пятерки» на вступительных экзаменах абитуриентам, на которых укажет. Математик отказался, пояснив, что занимается частным репетиторством абитуриентов, деятельность его вполне законна и к тому же дает хороший приработок к институтскому жалованью. Мухамедзянов настаивал, даже угрожать стал. Тогда математик пригрозил, что обратится за помощью в прокуратуру. Мухамедзянов решил строптивого коллегу наказать, сам накатал жалобу в прокуратуру, где обвинил математика в том, чем сам занимался. В процессе следствия правда выплыла наружу, Мухамедзянова за взятки, мошенничество и клевету осудили на восемь лет. Заметка об этом была опубликована в газете.

Прихожу как-то утром на работу и тотчас вызывает меня к себе Костиков. В его кабинете развалился в кресале вальяжный мужчина, перед которым лежала пачка американских сигарет и изящная зажигалка. Собственно, это меня больше всего удивило – Капитоныч не курил и курить в его кабинете не смел никто.

– Вчера за вашей подписью в нашей газете была опубликована заметка про преподавателя Мухамедзянова. В процессе подготовки этого материала вы с ним встречались?

– Помилуйте, Иван Капитонович, как же я мог с ним встретиться, если приговор вступил в законную силу и человек уже в тюрьме. Мы и рубрику эту ведем только по материалам суда.