Привет эпохе

Якубов Олег Александрович

А спустя год, в самом центре Ташкента, на проспекте космонавтов открывался бюст дважды Герою Советского Союза летчику-космонавту Владимиру Джанибекову. К тому времени мы уже были хорошо знакомы. Володя увлекался живописью, он близко подружился с известным скульптором Яковом Шапиро и, приезжая в Ташкент, чаще всего останавливался в его мастерской, где не только отдыхал, но и напряженно работал за мольбертом. В мастерскую Яши Шапиро я и отправился вечером за очередным интервью с космонавтом в связи с открытием бюста. Но Джанибеков, опередил мои вопросы:

– Говорить будем о чем угодно, только не о завтрашнем событии.

– Почему это?

– Ни

говорить об этом не желаю, ни идти завтра не собираюсь.

– Почему это? – упрямо повторил я.

– А ты бы пошел на открытие памятника самому себе? – вопросом ответил космонавт. – Это же, мне кажется, все равно, что на собственные похороны идти.

ПРОСТИТЬ РАДИ ПУГАЧЕВОЙ

Интервью с Аллой Борисовной Пугачевой у меня не задались с самого начала. Видно, на сей раз журналистский фарт отвернулся.

Когда Пугачева впервые, еще молоденькой певицей, приехала на гастроли в Ташкент, меня опередил старший по возрасту, опыту и занимаемому в редакции положению коллега. Они ринулся в концертный зал, но уже по первым вопросам певица поняла, что с ее творчеством журналист не знаком вовсе. Она напрямик и спросила: «А вы хоть одну мою песню слышали», Тот честно ответил, что пока не слышал. «Так, может, послушаете, глядишь, потом и разговор получится», предложила Пугачева.

Раздраженный коллега вернулся в редакцию, где и рассказал о своем фиаско. По молодости и зловредности я тут же заметил, что он напоминает персонаж старого анекдота. Встречаются два еврея, один другому говорит: «Чего это весь мир так балдеет от Карузо? Ничего хорошо, слуха нет, к тому же еще и картавит».

– А ты что, Карузо слышал? – спрашивает другой.

Я – нет, мне Хаим напел.

Поскольку мне Хаим не напевал, а на концерте я побывал сам, то на следующий день отправился в гостиницу, где с раздражением увидел еще нескольких своих коллег из других редакций. Поспел я, что называется, к самой раздаче. Утром певица решила себе кофе сварить. Воспользовалась кипятильником, в чем была немедленно уличена всевидящим пожарным. Он как раз собирался протокол составлять, грозил всякими карами земными и небесными, так что надо было гостью выручать. Почему-то эту миссию коллеги поручили именно мне. Переговоры с пожарным затянулись, перенеслись в кабинет заместителя директора гостиницы, где, наконец, было принято компромиссное решение: заплатить штраф, но обойтись без протокола и без грозного письма по месту работы. Штраф я тут же заплатил, но когда вернулся к номеру певицы, только замок поцеловал: ни моих расторопных коллег, ни самой Пугачевой уже не было.

Прошло довольно много лет. Пугачева вновь приехала на гастроли в Ташкент, выступала в новом концертном зале имени «Дружбы народов», вмещающем пять тысяч зрителей. У нее была безумно напряженная программа – три концерта в день, всего с часовым перерывом после каждого. Поэт Илья Резник посоветовал мне встретиться с певицей во время одного из перерывов. В тот день на первом же концерте была премьера песни Резника. Илья волновался как первоклашка, даже во время исполнения вышел в коридор и только, услышав аплодисменты, вернулся в зал.

– Ну как? – спросил он меня.

– Ничего лучшего в своей жизни не слышал, – поспешил успокоить поэта.

– Пошли в буфет, надо выпить шампанского, И не возражай даже, премьеру положено отмечать шампанским, иначе песня не пойдет.

Мы отметили премьеру. Пока

отмечали, Алла Борисовна уже дала два концерта.

– Ну, вот теперь пора, – заявил Резник, когда Пугачева отправилась к себе в гримерку на очередной перерыв. – Иди, беседуй, только помни, что ей надо хоть немного отдохнуть.

Подойдя к двери гримерной, я постучал и услышал что-то неразборчивое. Успокоив сам себя, что это разрешение войти, открыл дверь и только тут понял, что явился в самый неподходящий момент: певица обедала. Обернувшись на скрип открываемой двери, Пугачева с раздражением воскликнула: «Да что же это такое, пожрать спокойно не дадут!» Захлопнув дверь и со злостью бормоча (уж простите, Алла Борисовна, великодушно): «Забыл, вовсе забыл, что нельзя к собакам во время еды подходить», я излил свое раздражение Резнику. Но интервью от этого не появилось.

И все же, спустя еще несколько лет, имя Аллы Борисовны Пугачевой в моей творческой биографии свою роль сыграло.

На советско-афганской границе по моему сценарию снимался полнометражный документальный фильм «Я служу на границе». Картина, как принято говорить в таких случаях, рождалась в невероятных муках. Несколько месяцев сценарный план-заявку читали военные цензоры всех рангов. Потом еще несколько месяцев я ждал оформления разрешительных документов. Недели три ушло пока высокое пограничное начальство определяло заставу, где должны вестись съемки. В довершении ко всему, переправляясь через реку Аму-Дарью, по главному фарватеру которой проходила советско-афганская граница, я получил – физически – по шее от командира дивизиона сторожевых катеров ДСК). Мне вздумалось взять в руки кинокамеру и осмотреть в видоискатель окрестный пейзаж. Получив по шее и рухнув на дно катера, я услышал над собой спокойный, без малейших признаков раздражения, голос моряка-пограничника: «На блик стекла объектива могли снайперы среагировать – они в кустах на том берегу, так что лучше не рисковать».

Наконец, съемки начались. Начальник заставы капитан Николай Куликов оказался замечательным человеком, он проникся идеей фильма, брал меня с собой в плановые наряды и на выезды по тревоге, в общем, всячески способствовал работе киногруппы. И вдруг – ЧП. Коля ударил солдата. Случилось это среди ночи. Дежурный по заставе сообщил командиру, что в казарме драка. Куликов бросился в казарму и увидел, что один из новобранцев собирается с ножом напасть на сослуживца. Медлить было нельзя, многолетняя выучка сработала моментально: Николай провел болевой прием, выбил нож из рук нападавшего. А дальше история развивалась совсем уже нехорошо. Солдат написал жалобу, ей дали ход, решив примерно наказать офицера за рукоприкладство.

К тому моменту у нас было отснято почти сто процентов материала, оставалось доснять лишь какие-то незначительные эпизодики. На студии уже начался монтаж и когда я просмотрел отснятый материал, то увидел, что эпизоды, в которых мы снимали Николая, составляют основу фильма. Собственно, мы к этому и стремились. А вскоре пришло сообщение, что Николай куликов исключен из партии, разжалован и из-погранвойск уволен. На худсовете киностудии директор заявил, что денег на пересъемку никто не даст, проще, мол, этого самого начальника заставы восстановить во всех его правах, чем картину переснимать. Эта идея показалась мне весьма плодотворной, тем более, Николаю я очень сочувствовал, искреннее полагая, что с ним обошлись несправедливо. Он ведь солдата защищал, а не драку с подчиненным учинил.