Привет эпохе
Шрифт:
– Мотивов для прокурорского вмешательства я, во всяком случае, пока, в этом деле не усматриваю, – наконец произнес следователь-«важняк».
– А я и не прошу вмешиваться прокуратуру. Я прошу вмешаться вас – Александра Ивановича Угланова, человека, который, несмотря на инвалидность закончил вуз, куда его не должны были принимать, и всю жизнь отдал любимому делу.
– Демагог! – вспылил Угланов, но тотчас взял себя в руки. – Ну, и как ты себе это представляешь. Позвоню я ректору института физкультуры и что я ему скажу: «Вам звонит старший следователь по особо важным делам Угланов», или, может сказать: «Вас, уважаемый товарищ ректор, беспокоит инвалид Угланов»?
– Вам виднее, что сказать, – смалодушничал я.
– Эх, жалко все же парня. Ладно, ступай отсюда, не мозоль мне глаза и думать не мешай, авось,
И злости, злости не жалей, – напутствовал он меня на прощанье.
Угланов позвонил мне на следующий день поздно вечером.
– Так и думал, что ты еще на работе, – проворчал он. – Ну что написал? Ах, пишешь? Пиши, пиши. Да поторопись давай, думаю, после моего разговора с этими физкультурными бюрократами твоя статья жирную точку поставит и парня мы все же отстоим.
– Так вы все-таки позвонили, Александр Иванович? – возликовал я. – А что вы им сказали.
– Вот прям щас я тебе все секреты и раскрою. Да незачем тебе знать, а то еще мои аргументы в своей статейке тиснешь, – и он, довольно посмеиваясь, положил трубку.
Володю из института не отчислили. Прекрасно понимаю, что и я, и старый следователь, если подходить к нашим действиям сугубо формально, свои служебные полномочия превысили. Но, встретив недавно повзрослевшего и возмужавшего Володю Мороза, ничуть я об этом не пожалел.
Х Х
Х
… Тот, кто работал в газете, знает, что настоящим репортером можно стать только в отделе информации. В официальной редакционной табели о рангах эти отделы занимают чуть ли не последнюю строчку ( так, по крайней мере было в советской печати), но на газетных полосах они правят и володеют. Нет такой темы, с которой бы не соприкасались репортеры и не существует такой щелочки, куда бы они не могли проникнуть. У нас в «Правде Востока», благодаря усилиям деда-ответсекретаря, отделу информации была безраздельно отдана вся четвертая страница. Застать в течение рабочего дня в кабинете кого-нибудь из репортеров было делом таким же безнадежным, как поставить яйцо «на попа». Сочиненная в недрах безвестной редакции песенка «Всегда в пути, всегда в дороге, где самолетом, где пешком. С женою часто на пороге, спеша, прощаешься кивком», стала нашим негласным девизом. Передавать в редакцию материалы в эру «домобильных» телефонов, было делом подчас не менее сложным, чем сенсационную информацию раздобыть.
Помню, отправился я зимой со спасательной экспедицией в отроги Чаткальского хребта. Там сошла снежная лавина и накрыла домик, где работали гляциологи. Произошло это ночью, мы добрались на место лишь часам к восьми утра. Из двенадцати человек удалось спасти только девятерых. Трое так и остались, погребенные под снегом и горными камнями, сдвинутыми лавиной. Дикая горная природа и спасателям вознамерилась отомстить за грубое вмешательство. Но кто-то из ребят вовремя заметил наверху грозное движение и крикнул предупреждающе: «Лавина». Мы поспешили укрыться в расщелине, но все же краем нас лавина все-таки задела. Отделались, как говорится, легкими ушибами. Хотя мне, например, и легких хватило. Я, получив снежный «пинок», потом еще часа два разогнуться не мог. Часам к девяти вечера группа спустилась к еле различимой во тьме турбазе «Чимган». Света не было, не работал ни один телефон. Директор турбазы посоветовал поехать на почту, километрах в пяти отсюда, там, кажется, телефон исправен. Но почта оказалась закрытой. Кое-как выяснил, где живет заведующая, и отправился к ней домой. Приезжаю – там дым коромыслом, отмечают день рождения главы семьи. Отпускать «драгоценнейшую супругу» из дому юбиляр наотрез отказался. Но, к счастью, у них дома был телефон. Набрал дежурную стенографистку и начал диктовать репортаж. Каждые полминуты Татьяна перебивала меня: «Не слышу, повтори», потом воскликнула, не выдержав: «Послушай, что там за крики у тебя. Ты можешь своих гостей утихомирить?»
Вообще, нашим стенографисткам от репортеров доставалось больше всех. Из каких только мест не диктовали мы им свои непременно
Честно признаюсь, интервью было абсолютно рутинным. По канонам жанра правительственного интервью в тексте не было почти ничего, кроме трескучих фраз о нерушимой дружбе между нашими странами и той самой интернациональной помощи Советского Союза, без которой, как тогда считалось, Афганистан пропадет. Но в тот день, когда интервью уже было готово и самолично Наджибуллой завизировано, «духи» взорвали здание министерства связи. Я тщетно метался по всему Кабулу, пока Михаил Лещинский – собкор Центрального телевидения в Афганистане не посоветовал мне поехать к военным связистам. Отправился в воинскую часть. Командира я знал и раньше, к моей просьбе он отнесся сочувственно.
– Связь мы тебе обеспечим, но есть одно «но». Этой связью ты можешь пользоваться не более пятнадцати минут. Потом – отбой.
– Да ты что?! Я за пятнадцать минут никак не управлюсь.
– Это я понимаю, – рассудительно признал майор. – Выход такой: пятнадцать минут диктуешь, полчаса перерыв. Потом опять пятнадцать минут диктуешь и снова полчаса перерыв…
– Так это ж я целые сутки диктовать буду.
– Да хоть двое, -расщедрился связист.
То самое стенографистка Татьяна принимала у меня пять часов.
АФГАНСКИЙ СИНДРОМ
Афганистан начался у меня со смерти друга. Работал в редакции военной окружной газеты ТУРКВО «Фрунзевец» талантливый журналист Валера Глезденев. «За речку», так называли командировки в Афганистан, стал он ездить одним из первых репортеров Союза. После одной из командировок мы с ним встретились. Он привез мне в подарок невиданную тогда японскую ручку с золотым пером. Хорошо запомнил, что было это в понедельник. Попили мы с ним пивка, разошлись, уговорившись встретиться в конце недели. Захожу в пятницу во «Фрунзевец», спрашиваю вахтера: «Глезденев на месте?» Там тогда вахтером бабушка такая была, тетушка Алия, вечно с вязанием в руках. Она посмотрела на меня как-то испуганно, по щекам слезы потекли и посмотрела куда-то вбок. Я глянул и остолбенел. Со стены на меня смотрел в черной траурной рамке портрет капитана Глезденева. Позже ребята мне рассказали, что Валера улетел «за речку» срочно, а погиб уже на второй день. Вертолетчики отправлялисьв нужную ему часть, согласились подкинуть. По пути «вертушку» сбили, погиб весь экипаж и командированный журналист, друг мой Валерий Глезденев, тоже.
Потом самому мне не раз приходилось туда летать. Жил я во время командировок в первом микрорайоне Кабула, возле речки с мерзким, но очень точным названием «Вонючка». По вечерам в квартире собиралось множество народу – коллеги, переводчики, военные спецы. Душманы отличались непривычной для восточной ментальности пунктуальностью. Ежедневно начинали они обстреливать Кабул ровно в девятнадцать ноль-ноль. Минут за десять до обстрела мы раскрывали все окна и стеклянные балконные двери, чтобы стекла не разбились от детонации, наполняли стаканы водкой, если она у нас была. А нет, так и «шило» (так в Афгане спирт называли) годилось. Как только раздавался леденящий душу свист-завывание первого снаряда, мы дружно поднимали наполненные стаканы, так время бомбежек и коротали. Впрочем, это бывало не так уж и часто – в основном я мотался по воинским частям. Когда приезжал, непременно встречался со своими новыми друзьями – четырьмя подполковниками, осназовцами, советниками командиров частей особого назначения. Жили они этажом ниже. Трое были тезкамаи – Владимирами, четвертого звали Александр. У него была звучная фамилия – Плохих и друзья придумали такую о нем поговорку: «Самый хороший в Советской Армии – это подполковник Плохих.
Саша Плохих отличился в самомо начале афганской кампании при штурме Джелалабада. Его представили к званию Героя Советского Союза. Потом, при выходе из одного горного кишлака «духи» обстреляли его с ближайшей высотки и молодой комбат потерял чуть не половину своего личного состава. Саша с «духами» расправился жестоко. Был суд, военный трибунал приговорил его к расстрелу. Расстрел заменили Кандагаром, за вновь пролитую кровь дали орден Ленина. Как-то я видел, как Саша, раздевшись до пояса, умывался под краном. На его теле от рубцов и шрамов живого места не было.