Привет, картошка!
Шрифт:
Широко, по-мужски расставляя ноги, подслеповато щурясь, Рая спустилась по ступенькам.
— Куманин, Жуков, хорошо, что вы здесь, — развернула она листочек программки и нацелилась в него карандашом. — Ты, Жуков, что будешь исполнять?
— Ничего, — буркнул Сережа.
— Жуков, не остри, я тебя серьезно спрашиваю. Мне нужно сведения Марине Яновне дать. Я запишу песенку про параллели и меридианы.
— Запиши оперу про Ивана Сусанина.
— Он гитару не взял, — объяснила за него Алена.
— Ты приехал без гитары? — не поверила Рая. — Я же тебя просила, Жуков!
— Во-первых,
— Странно. А ты тоже не будешь? — повернулась она к Валере Куманину.
— Отстань ты, Русакова. Люди приехали подышать свежим воздухом, побегать по зеленой травке.
— Я буду ставить вопрос, Куманин.
— Ты бы лучше ставила вопросы о придурках типа А. Кузнецов. Пошли, Серега.
Валера и Сережа спрыгнули на землю и устремились в клуб следом за тремя деревенскими девушками, которые, заметив ребят, начали перешептываться и хихикать.
— Девушки, а девушки, — начал издалека Валера.
— Что? — обернулась самая смешливая и самая маленькая, Аня Кудрявцева.
— Девушки, — понизив голос и стараясь выглядеть как можно учтивее, сказал Валера. — А где же ваша труба?
— Какая труба? — изумилась круглоликая, с простодушным выражением глаз Люба Голубева.
— Большая медная, — ответил Сережа.
Люба посмотрела на него растерянно, но маленькая смешливая Аня, тряхнув кудряшками, прыснула, и тотчас же расплылась в улыбке третья подружка, Ольга Белянкина, высокая, слегка сутулая девушка.
— Двое смеются, а третьей сам бог велел, — сказал Валера и объяснил Любе: — Это шутка такая про трубу. В городе так знакомятся с симпатичными незнакомыми девушками. Разрешите представиться — Валерий.
— Люба Голубева, — скромно сказала Люба.
Люба жила в этот день, как и во все свои предыдущие дни. Ничего не ждала особенного, ни о чем особенном не мечтала. С утра зарядил дождь, и она от нечего делать включила телевизор. Фильм был плохой, скучный, но она все же поплакала немного над судьбой обманутой героини. Досмотреть до конца ей не удалось: вошла мама, в резиновых сапогах, в старом потрепанном солдатском бушлате, который неизвестно с каких пор был в доме, и сказала:
— Пойдем, Любаша, сами сделаем. Неизвестно, когда у отца время будет. Течет прямо на погреб.
— А Колька где? — спросила Люба. Ей не хотелось отрываться от телевизора.
— Кольку ты не трогай. Он возится в сарае с кислотой. Еще заспешит, обожжет руки. Пусть он…
— Один — пусть, другой — пусть… А я у тебя во все концы.
— А ты у меня главная помощница, — обняла ее за плечи мать.
Люба оделась, и они с матерью по шаткой лестнице с двумя обломанными ступеньками полезли на крышу с куском шифера.
— Давеча автобус проехал, — сказала Надежда Ивановна дочери на крыше. — В сторону интерната. Видать, ребят на картошку привезли.
Люба вдруг выпрямилась, стала во весь рост на крыше и подставила лицо дождю. Безрадостный дождливый день наполнился предчувствием чего-то прекрасного, необходимого душе. Люба не могла бы объяснить, отчего это произошло. Может быть, человеку иногда надо подниматься хоть на небольшую высоту, хоть на зыбкую крышу своего дома, чтобы ощутить радость в душе, которую ощутила Люба, услышав от матери, что автобус привез городских ребят. Может быть, положительно или отрицательно заряженные частицы дождя образовали вокруг поднявшегося над землей, над домами и крышами человека электрическое поле и заставили душу пробудиться для счастья. Любой из тысячи причин достаточно, когда девушке шестнадцать лет.
— Ты чего, Любаша? — спросила Надежда Ивановна.
— Посмотри, мама, красиво как!
— Где?
— Где? Ну там и там, — махнула она рукой и засмеялась.
И Надежда Ивановна догадалась, что красиво не там и не там, куда показала Люба.
— Ой, Любка, чегой-то ты на крышу полезла? — забеспокоилась Надежда Ивановна.
— Да ты же меня сама позвала.
— Я тебя крышу позвала чинить. А ты чего?
— А я — чего?
— Смотри, чтоб не было чего.
Оживление около клуба как бы продолжило настроение девушки. И когда их зацепили и остановили в фойе городские ребята, она обернулась, уверенная, что увидит какого-нибудь необыкновенного парня. Но увидела обыкновенного городского очкарика.
Все вместе они поднялись на второй этаж, в фойе, где уже расположился клубный оркестрик, составленный из местных школьников. Валера не отставал от Ани. Он так и сыпал свой баламутный городской набор острот, а она прыскала и смеялась простодушно и открыто — вздернутым носиком, кудряшками, вертлявой шеей. Смеясь, она все успевала увидеть, со всеми поздороваться. К Ольге подошел местный парень с бакенбардами, и они отошли в сторонку поговорить. Сережа не знал, о чем ему говорить с Любой. Он воспользовался тем, что она посмотрела на барабанщика, внезапно ударившего по тарелке, не для музыки, а так, для проверки, и быстро отошел к окну. Уже стоя у окна, он видел, как девушка искала его глазами, нашла и тотчас отвела взгляд. Сережа небрежно усмехнулся. «Произвел впечатление на аборигенку», — подумал он.
А Люба неожиданно поняла, что он ей нравится. Она ждала не такого и не с такими словами, но этот ей тоже нравился.
Мальчишка, по виду семиклассник или восьмиклассник, возился с аппаратурой. Это был брат Любы, «инженер» школьного оркестра.
— Колька, ну! — не выдержал гитарист.
— Чего ну?
— По шее получишь, если через пять минут не дашь звук.
К Сереже подошли Валера Куманин и Аня.
— Серега, сыграй им, — попросил Валера.
— Почему вы не хотите сыграть, если умеете? — спросила Аня.
— Он сыграет, он сыграет, — откуда-то сбоку подскочил Зуев и стал подталкивать Сережу к эстраде. К нему тотчас же присоединился Смирнов. — Знаете, как он играет! Сейчас увидите.
— Да уйди ты, — попытался вывернуться Сережа.
— Сыграй, чего ломаешься, — сказал парень, стоящий на эстраде, и протянул ему гитару. — Бери инструмент.
— Не надо насильно, — решительно подошла Люба. — Может, человек стесняется.
— Да нет же! Не в этом дело, — разозлился Сережа. — На чем играть? На этих проводах? Звука же нету, — он взял гитару и ударил по струнам. Гитара довольно приятно зазвенела.