Привиденьевые
Шрифт:
Так человек думает. И поэтому он стоит, как гора, – сначала стоит, а потом лежит как гора. Та самая, которая могла быть ходячей, но ей очень лениво, и она ждёт, руководствуясь крылатыми выражениями, на которых пророк и сам прилетит, если уж такая оказия.
Слышимо:
– Ты растолстел.
– Я полон. Я полон надежд.
Нет, ты просто растолстел, закостенел, сдался. В тебе психические микробы, некоторые грибы, протисты, патогенные демоны – они образуют смирение, но ты не считаешь это инфекцией, ты считаешь это частью своего характера. Ты говоришь:
– Может быть, душа – это тоже микроб?
Ты занимаешься казуистикой, софистикой и всякими искажениями мысли. Всякое утро и ещё перед сном вечером ты запускаешь невидимую волну-руку в клубок мозговых нервов и теребишь размышлениями каждую деталь своего характера, испытывая глазодвигательный, преддверно-улитковый и блуждающий оргазмы, нагоняя на себя мурашки неподдельного ужаса бытия.
– Надо ходить очень осторожно: из людей валятся козни и ловушки…
Чем сильнее теребишь, тем приятней. Это всё, что осталось: вдохновенное заклинание не помогает давно. Измерить отчаяние невозможно, но оно огромно. По улицам анемичные лица, питательный гвалт со всех сторон летит: «Спасите, у меня крылья изо рта не выросли!», и кто-то продолжает биться о границы человеческого, но его не пропускают дальше: слишком малогабаритная атмосфера. И ты смотришь на него с неприязнью: лучше бы сразу разочаровался во всём и не стыдил себя.
Шаг за шагом. Это кафе «Зелёная тоска». Под плетёнными из классического нытья абажурами сидит тело человечества и ест всеми органами из разных тарелок.
– У вас найдутся столики?
– Придётся подождать.
– Ждать, пока освободится эта сомнительная реальность?
…Расторопный официант даёт тебе диво take away, и на этой порции дофамина сознание становится густым, как повидло.
Ты, и такие же, как и ты, – это они. Посмотри на их медленное тёплое угасание – они и не заметили, как вокруг всё ускорилось: будущее начало сворачиваться, а они продолжали идти размеренным шагом, продолжали смотреть только под ноги, не видя целой дороги. Они шли как обычно, отставая от самих себя.
Эти люди, и их всё устраивает. Люди слушают не себя, а эхо, которое исходит от других. Они видят не себя, но сумму чужих мнений о себе. У них вместо
лица – орех. Загадочная душа – удобная проверенная годами маскировка. Консервированная душа ближе к реальности. Избушка – антинаучное пространство. В полях растут чёрные ямы, высаженные дождями прошлой осенью; урожай – глубина. Всем новость: запущен стереотип разрушения национальной идеи, которой никогда не существовало.
Ты не жалеешь об этом. Упакованный комфортом автобуса, мчишься к первому месту силы. Дорога изливается в буш. Лес, город, поворот соединяют два края дороги. Смотришь и видишь, как энергия земли выходит в виде растений, выходит в виде дерева, воды, минералов, нефти. Выходит в виде людей, которые растут из земли, как перевёрнутые горизонты.
Так ты путешествуешь. Доходишь до края света. Находишь край света, но не встречаешь себя там. Встречаешь там велосипедиста, который проехал всю Африку с севера на юг. Он не изобретал велосипед, но он ехал на нём по кривой нитке огромного материка, подвешенного к экватору. Он рассказывал, как катился ночью по пустыне на согнутых ногах и писал стихотворение. Потом остановился и начертил его на песке, это было стихотворение о ночной пустыне, и к утру песок проглотил весь текст. На восходе пришлось писать об утренней пустыне, а после обеда – о дневной. Через несколько месяцев у него бы вышел сборник песочных стихотворений, самое честное произведение литературы. Но велосипедист решил повременить с организацией собственной вечности и поехал дальше. Вечность поджидала его при переезде через жилое селение на окраине суши. Одно из племён приняло его за демона, и с тех пор они жгут фигуры велосипедиста, вырезанные из эвкалиптовых стволов.
– А он сам?..
– Подожди, ещё не доехал.
На мысе Веры развязно паслись бабуины. Они нападали на автомобили и требовали свой банан, долбясь лохматым кулаком о лобовое стекло. Лица у них были свирепые и топорщился острый зад. Велосипедисту непросто оказалось преодолеть этот участок активной свободы. Но всё же он добрался до края и там узнал от случайного прохожего, что его оплетали ложью из года в год: на самом деле, крайняя южная точка Африки – это другой мыс, где нет туристических развлечений, и по этой причине роль края земли исполняет вот это место, где они есть. «Так же и в жизни: роль реальности выполняет какая-то “туристическая” среда, в которой всё только подражание оригиналу», – подумал велосипедист и умер от грусти на заданную тему. Эту последнюю мысль нашли в его голове при вскрытии.
– И в чём тут мораль?
– Лучше спроси, где тут человек?
А вот он: в пыли, оставленной предметами, ради которых он всю жизнь едет на согнутых ногах по ночной пустыне, в конце путешествия превращаясь в тотемного демона.
…И ты откладываешь великий переход по сухой притче и идёшь искать естественные островки жизни. Там человек как в дерево воткнутая душа. Это же саговое дерево. «На побережье поберегли бы себя». Жилище костров. Неуклюжий туман. Окружающая среда ночью становится чёткой, сверхконтрастной. Колдун настаивает мир на природе, цветке, а потом пьёт это и видит пространство как схему, видит, из чего оно состоит. В лесу – бутылочность. Деревья стоят как вкопанные горлышком вверх. Внутри – странное извивающееся молчание. Это клей настоящего, который люди пьют, чтобы обрести целостность.
– Дайте и мне глоток.
– Это через уши пьют. Заходи и слушай.
– –
Мир не работал уже несколько дней.
Причина конфуза открывалась при входе на нулевой этаж. На металлической двери висела выжившая из первоначального смысла, корявая и многажды проклятая жильцами табличка «Лифт сломан».
– Нам летать, что ли? – периодически выдавливали дипломаты в зубную щёлку.
Кое-кто оглядывался и искал ангелов-доставщиков за спиной. Другие нервозно замахивались подошвой на ступень и, глотая толстые пузыри обсценной лексики, шли по лестнице человеческого унижения – с этажа на этаж по квадратным спиралям хаоса.
Инженер, который отвечал за материально-техническую часть мира, поломку лифта связывал с карой небесной и на вопрос «Когда же починят?» предлагал помолиться. В молодости он был рок-звездой, потом профессором химии, золотильщиком храма, прикладным философом, театральным критиком и, наконец, по дальним коленным связям приехал в Африку, чтобы перевоплотиться в административный экземпляр высшего ранга, иными словами, завхоза. Но то ли хозяйство попалось ему чересчур замысловатое, то ли высокая духовность противилась столь тесному контакту с бытом, – в общем, в посольстве инженера не уважали и гнобили за спиной, считая космическим мутантом.