Привычка выживать
Шрифт:
– Чего ты хочешь? – спрашивает у второй почти грозно, как на допросе.
– Бити сказал, что это один из способов попасть в твою команду, - Энорабия подходит ближе к стенду с ножами. – Хотя, конечно, это тебе нужен пропуск для того, чтобы я соблаговолила быть в твоей команде, - и задумчиво очерчивает ногтем лезвие одного из ножей.
Гейлу не нужны даже показательные выступления. Ему приходилось видеть Энорабию в действии. Но он не спешит избавиться от грозного вида.
– Мне не нужны в команде дети, старики и капитолийские переродки, - заявляет с некоторыми пафосом. Затем усмехается. –
– К черту такую семью, - фыркает Джоанна, которая ради места в «семье» не так давно хотела убить главного.
– Мои приказы исполнять неукоснительно, - вещает Гейл, хотя его никто уже не слушает. Джоанна прищуривается, и поедает взглядом статную фигуру.
– Красавчик, да? – спрашивает у Энорабии, которая, впрочем, не отрицает очевидного. Как и не соглашается с Джоанной вслух. Вдвоем они разворачиваются к выходу, Джоанна убирает топор туда, откуда взяла, Энорабия просто идет прогулочным шагом, Гейл, изумленно разведя руки в стороны, стоит на месте.
Нужно будет обязательно добавить в список неудобных кадров графу «сумасшедшие» и «Энорабия». И вообще, неплохо было бы проводить более продуманные собеседования для допуска в «семью». Но об этом он подумает чуть позже. После того, как более-менее выспится.
Какое-то время Джоанна тратит на то, чтобы повоевать со второй. Энорабия не разговорчива, на вопросы отвечает односложно, а некоторые вообще игнорирует. В рекордно короткие сроки Энорабии надоедают попытки Джоанны узнать что-нибудь стоящее про способы попасть в команду Гейла, поэтому вторая щелкает зубами и удаляется, оставляя Мейсон наедине с догадками и сомнениями. Конечно, Джоанна не может так быстро смириться с текущим положением дел, но закусывает губу, чтобы не ломануться вслед за спорным и опасным источником информации, и тратит почти весь заряд силы воли на неделю вперед, чтобы подняться на собственный этаж.
И оказывается в одиночестве.
Пит приходит часа в три ночи, трезвый и уставший. Джоанне не спится; она слишком быстро привыкла засыпать, чувствуя рядом тепло человеческого тела, ей сложно отвыкнуть. Поэтому она вяжет и развязывает узлы на многострадальной веревке, когда-то принадлежавшей Финнику. Пит, зайдя в темную комнату, сперва не замечает ее, а когда замечает, не включает свет.
Джоанна качает головой, не задавая вопросов. Питу кажется это странным, и он почему-то начинает объяснять причины своего отсутствия. Джоанна закатывает глаза и цокает языком.
– Ты вернулся трезвым от Хеймитча. И Хеймитч, готова поспорить, остался трезвым. Что вы творите? Вы нас всех таким разгильдяйством подведете под монастырь, - и охватывает смеющимся взглядом комнату.
Пит рассказывает о том, где был, когда выключился свет. Рассказывает о том, с кем был. Джоанна не задает вопросов. Она вяжет узлы и развязывает их, кажется непривычно молчаливой, как после убойной дозы наркотика. Пит спрашивает, все ли с ней хорошо, хотя подозревает, что этот вопрос не стоит задавать сейчас. Джоанна морщится, качает головой и убирает веревку:
– Как не закручивай, ее все равно не хватит на петлю.
Слезы сквозь смех. Ее мучают мысли, к которым у Пита, к счастью, нет доступа. Но подобное положение
– А ты? – спрашивает Джоанна. – Ты уверен в том, что выиграю я? – спрашивает тихо.
Она спрашивает о чем-то другом. Она не дожидается поспешных уверений в том, кому будет принадлежать победа. Она улыбается, почти не чувствуя боли. Рассеянно думает о том, что время неизменно разрушает всех и все, а еще о том, что из нее никогда не получилась бы достойная спутница. Подумать только – могла бы она представить, что ей придется жалеть об этом? Никогда прежде рядом с ней не было никого, кому нужно было соответствовать.
Она ссылается на головную боль и уходит спать в другую спальню, чтобы утром проснуться в еще более гадком, разрушенном состоянии, проснуться в тишине и одиночестве, опять не отреагировав на звонок будильника. Ей приходится завтракать вместе с Китнисс, которую временно освободили от всяких нагрузок по причине плохого самочувствия. Сперва Джоанна, развязывая разговор, замечает, что зря Китнисс вообще спускалась к столу. Еду можно было бы попросить принести в постель, пользуясь тем же самым плохим самочувствием. Китнисс качает головой; бледность все еще искажает и заостряет черты ее лица.
Невольно Джоанна завидует тому, что рядом с Китнисс всегда находятся люди, которым не все равно, что с ней происходит. Конечно, Эвердин не пользуется сполна необходимой ей близостью, но это лишь потому, что она всегда либо долго соображает, либо долго взвешивает все «за» и «против», чтобы просто наслаждаться моментом. Джоанна не может заставить себя заткнуться, и переводит свой монолог, изредка разбавляемый неоднозначными звуками со стороны Китнисс, на встречу с Гейлом.
– Ты ведь давно его не видела, так? – спрашивает, с ненавистью рассматривая листы салата на своей тарелке. – Столько воспоминаний, должно быть, нахлынуло… - делает паузу и с неудовольствием видит, как искажается лицо двенадцатой. – Ведь были между вами и хорошие воспоминания, так? – спрашивает едва ли не со злостью, пытаясь изгнать из памяти страшный момент смерти маленькой Прим в огне. Этот момент видел весь Капитолий, благодаря Плутарху, и Джоанна даже сейчас может понять, что невольно поддела Китнисс сильнее, чем хотела.
Китнисс поднимает голову от тарелки, над которой склонилась, и смотрит на Джоанну чуть пристальнее. Кивает, неуверенно, но кивает, продолжая хранить подозрительное молчание, в котором несвойственное Эвердин любопытство граничит с желанием поскорее убраться отсюда.
– Хочешь, я помогу тебе? – внезапно спрашивает Джоанна, приняв для себя поспешное и безрассудное решение. Китнисс не спрашивает, в чем, только терпеливо ждет продолжения. – Ну, отобью у тебя еще и Гейла. У меня будет полный комплект твоих поклонников, но не будет твоих мук совести, - и нагло подмигивает.