Привычка выживать
Шрифт:
– Это на случай, если ты хотел остаться со мной вообще наедине, - улыбается почти плотоядно, и Гейл опять закатывает глаза, прекрасно помня, что Джоанна Мейсон в любом состоянии остается Джоанной Мейсон. – Теперь ты ответишь? – девушка рыбкой бросается на маты и едва не промахивается (жаль, что и на топор ей приземлиться меткость не позволяет), а потом, злясь на себя, машет руками: - Хотя нет, постой, я сама отвечу. – Прилизывает растрепавшиеся волосы, гордо поднимает подбородок и басом, никак не напоминающим голос Гейла, сообщает: - Я здесь из-за Китнисс Эвердин. Теперь, когда она жива и свободна, я решил воспользоваться своим шансом на счастье. Я трогательно оплакал ее смерть, и до сих пор люблю ее, поэтому возвращение ее
– Ха-ха, - отвечает Гейл. Но без искренности. Чертова Мейсон сумела исказить все его реальные мотивы и вывернуть их наизнанку так, что слышать их просто невыносимо. – Дело вовсе не в Китнисс, - он видит, как издевательски она приподнимает одну бровь, и сдается. – Не совсем в Китнисс.
– О, да брось! – Мейсон бьет себя по колену. – Я общаюсь с людьми, которые знали Китнисс ближе, чем все остальные. Я очень тесно общаюсь с ними, знаешь ли. И я абсолютно уверена, что каждая их мысль, и каждый их поступок прямо или косвенно связан с Китнисс. Дело всегда в Китнисс Эвердин, поверь. Я знаю, о чем говорю.
– Кажется, будто ты завидуешь ей, - поддевает ее Хоторн, но не дожидается всяких возражений. Джоанна поднимает глаза к потолку и что-то методично подсчитывает.
– Да, возможно, - подводит итог. – Но я живу в мире, в котором в каждом предложении звучит ее имя.
– Ты живешь рядом с сумасшедшими всех мастей, - уточняет Гейл, и тащится в ее сторону с найденным стулом.
– Я – одна из этих сумасшедших, - весомо уточняет девушка. – Ты ведь знаешь, что я едва не убила ее?
Мейсон не любит быть краткой, и Гейл не протестует против того, чтобы услышать ее версию произошедших событий. Они вдвоем тут заперты, и время как-то нужно скоротать, так почему бы не в пустой болтовне? Обычно Гейл не любит раздавать налево и направо слова, но сейчас, когда он так устал и почти что сломлен произошедшими и надвигающимися событиями, он может принять участие в ничего незначащем трепе. Хотя, конечно, Джоанна позволит ему быть только безучастным слушателем, что тоже не так плохо, как могло показаться.
– Но я бы никогда не подумала, что ты согласишься рассекать воздух в своих военных нарядах, - заявляет Мейсон, когда ей надоедает говорить. И таращит свои глаза, кажущиеся сейчас почти черными.
Гейл тоже не ожидал подобного поворота событий, но после смерти Китнисс у послереволюционного Капитолия была только одна кандидатура для продолжения нелегкого дела воодушевления населения на дальнейшие уже вполне бытовые подвиги. И Гейл согласился. Гейл, который так сильно презирал свою знаменитую родственницу после первых голодных игр. Гейл, который представить не мог, что его тела коснутся руки стилистов, что ему придется говорить на камеру высокие и пафосные фразы и делать серьезное, исполненное гордости за родину лицо. Плутарх не заставлял его становиться новым символом революции. Насколько Гейл мог судить, Плутарх сопротивлялся тому, чтобы эту почетную должность занял Гейл. И поэтому, следуя заветам своей ненастоящей родственницы, Гейл поступил вопреки чужим желаниям. Для усиления атмосферы напряжения он был повторно отправлен в самый неспокойный дистрикт и занялся тем, чем в каком-то смысле хотел заниматься.
Смерть Китнисс убила его. В глубине души он лелеял надежду на то, что однажды, когда ее ненависть перестанет полыхать, когда боль – их общая боль – притупится, он сможет вернуться к ней, они смогут быть вместе. Хотя эта надежда была скорее мечтой, призрачной и неосуществимой, и через какое-то время ее должна была оттеснить суровая реальность, но полностью уничтоженной она оказалась лишь после смерти Китнисс.
– Я не верил в то, что она покончила жизнь самоубийством, - говорит Гейл, неожиданно для себя убеждаясь в том, что Мейсон умеет не только трещать, но и слушать. – Я вернулся в Капитолий и провел собственное расследование,
– Я бы не назвала Пэйлор диктатором, - задумчиво тянет Мейсон, и удерживается с трудом, чтобы не вздрогнуть и не отшатнуться от взбешенного ее словами Гейла.
– Пэйлор? – переспрашивает Хоторн с ненавистью. – Если Пэйлор и пыталась какое-то время быть избранным президентом, то вскоре она сдалась под давлением Плутарха. Он лишь на бумаге министр связи, в реальности же ни одно решение за подписью президента не принимается без его участия. Порой мне кажется, - Гейл делает паузу, будто раздумывая, стоит ли говорить вслух то, что он хочет сказать, - что Койн была убита не потому, что Китнисс решила положить конец голодным Играм.
– О, брось, - Мейсон машет рукой, - Плутарх не приказывал Китнисс застрелить не того президента. Я вообще сомневаюсь в том, что Китнисс можно указывать. Она, правда, могла промахнуться…
Гейл остается при своем мнении. Джоанна не спорит; постепенно она приходит к осознанию того, что в запертом помещении находятся два сумасшедших – и лишь один из них вполне безопасен, потому что подвергался неоднократно принудительному лечению. А у второго, между прочим, большую часть суток в руках заряженный пулемет!
– О том, что Китнисс жива, мне сообщил доктор Аврелий. С огромным опозданием, между прочим, - Гейл морщится, вспоминая, насколько был загружен работой, что не мог даже ответить на телефонный звонок. – Разумеется, все ждали, что я приеду сюда. Это было замечательным предлогом, - улыбается с большей долей безумия, чем прежде. – Но мне бы не позволили остаться здесь надолго.
Он не говорит прямо о том, насколько накалена до сих пор ситуация во втором дистрикте. Лишь намеком позволяет ей прочувствовать, что у него были достаточные причины для требования ввести в дистрикт тяжелую технику, а заодно подготовить его людей к использованию его техники. Он говорит с неудовольствием о том, что весь Тринадцатый дистрикт как-то незаметно переселился в Капитолий, и вместе с ними переехала часть необходимого снаряжения. Конечно, основная часть вооружения осталась в тринадцатом, но Капитолий даже после революции как-то ненавязчиво стягивал силы ближе к себе.
Джоанна удивляется лишь тому, что Гейл приехал сюда не один.
– Что-то подсказывает мне, - говорит седьмая с вызовом, - что пока Капитолий готовится к шоу, ты тоже к чему-то готовишься, - она делает паузу, глядя на красавчика, который сейчас так сильно напоминает ей упрямую Эвердин, что впору сомневаться в том, что они не состоят в близких родственных связях.
– Ты в курсе, что на шоу приглашены представители правящей верхушки всех дистриктов? – спрашивает Гейл буднично. Ему не нужна Джоанна Мейсон, хотя та находится в хорошей физической форме. Ему не нужна сумасшедшая, которая чаще игнорирует приказы, чем исполняет их. Ему нужен отчаянный человек, которому нечего терять; сам он гораздо раньше поставил на карту все, что у него есть.
– Я убью тебя, если не буду участвовать в шоу, - говорит Мейсон серьезно.
Конечно, ей не приходится его убивать.
…
За время, которое Эффи провела не в тюрьме, в которую попала прямиком после разрушения Арены Квартальной бойни, она вдоль и поперек изучила все производимые в Панеме лекарства. Она может узнавать их по баночкам без надписей, по цвету, размеру и дозировке, но она нигде не трезвонит во всеуслышание о своих приобретенных навыках. Ей хватает одного взгляда, чтобы понять, какие именно таблетки Хеймитч держит в руках, и она уже собирается с духом, чтобы выгнать его вон из своей спальни, но застывает на месте, когда свет, мигнув, вовсе выключается.