Приют Грез

Ремарк Эрих Мария

–  Да.

Элизабет ужасно смутилась. Значит, это был тот самый Эрнст Винтер, о котором так много рассказывал дядя Фриц. На миг она закрыла глаза - сама не зная почему. В ней поднялась и тут же опустилась какая-то темная волна. Но легкое чувство тревоги осталось.

–  Ну входите же, вы приносите нам весну, а весне нельзя не радоваться. Садитесь вот в это кресло. К сожалению, у нас нет выбора: тот стул по традиции принадлежит Фрицу. Это помпезное кресло - оно всего лишь чемодан, которому тяжелый шелк, столь живописно обтягивающий его, придает некое сходство с княжеским троном, - мое постоянное место. Наши гости раньше сидели на ящике для угля. Видите, это простой дощатый ящик, который Фриц обил элегантной тканью, а сверху подложил еще и мягкую прокладку. Если заглянете внутрь, то сможете заметить там черные алмазы. С ростом благосостояния мы, правда, ничего не изменили в фундаментальных основах Приюта Грез - это было бы нарушением наших принципов, - однако приобрели кое-что новое для наших гостей, - например, вот это плетеное

кресло. Здесь все имеет свое значение и свое право, в том числе и каждая картина на стене, которых тут множество. Самое новое у нас - Окно Сказок, ему всего год. Видите это слуховое окно? Сквозь него вечером светят звезды. Какая поэзия заключена в этом окошке! Какая бездна задушевности таится в нем! Это слуховое окно мы называем Окном Сказок. На стене вокруг нарисовано голубое небо, а на нем золотые звезды и красные сердца. На каждом сердце написано имя, и каждое имя - напоминание о ком-то дорогом и любимом. Вот тут, с краю, поближе к луне, вы видите бледное сердце в венке из красных роз. Можете прочесть и имя: Лу.
– Эрнст указал на портрет в Бетховенском углу: - Это ее портрет. Фриц ее очень любил.

–  Он мне об этом рассказал, - очень тихо откликнулась Элизабет.

–  Значит, он проникся к вам большим доверием. Он вам все рассказал?

–  Все.

–  Это говорит о многом. Доныне он рассказал все одному лишь мне. Другие знают только то, что Фриц ее очень любил и что она умерла. Многое можно узнать из его стихотворений той поры. Прочитать вам?

Элизабет кивнула.

Моя весна, в тебе вся жизнь, Ты - счастье в доле человека.

Ты - та звезда, что светит близ

Меня, пока не смежу веки.

Мое ты небо, мой покой, Мой рай земной навеки.

И будет мир в душе моей, Кольты прикроешь веки.

–  В свой счастливый час я сочинил музыку на это стихотворение, - добавил Эрнст.

–  Вы не дадите мне ноты как-нибудь потом?

–  С удовольствием. У Фрица есть рукопись. Я ему скажу. А вот и он сам.

Фриц вошел в комнату.

–  Добрый вечер, милая Элизабет. Ну, дети мои, вы уже немного познакомились?

–  Хотел бы надеяться, - сказал Эрнст и улыбнулся.

–  Весной люди знакомятся намного легче, чем в другое время года, - заметила Элизабет.
– Весной все как-то задушевнее, ближе. Не так ли, дядя Фриц?

–  Именно так, дитя мое. Причем по весне жизни - в еще большей степени, чем по ее осени. Ну вот. Для Элизабет у меня есть вишни, а для Эрнста - египетские папирусы. Устраивайтесь поудобнее.

Элизабет уютнее уселась в кресло и стала лакомиться вишнями.

–  Ну же, Элизабет, какое прекрасное событие случилось у тебя сегодня? Нужно, чтобы каждый день, будь он даже серым и пасмурным, случалось что-нибудь прекрасное. Вечером я часто спрашиваю себя: что прекрасного было у тебя сегодня? И должен заметить: каким бы тягостным ни был день, все же маленький солнечный зайчик всегда показывается. Так что давайте начну с себя. Сегодняшний день принес мне большую радость: приехал мой Эрнст!

–  Мой дорогой, мой хороший… - растроганно откликнулся Эрнст и пожал ему руку.

–  Теперь твоя очередь, Элизабет.

–  Было кое-что. Но самое прекрасное случилось нынче вечером на городском валу у Господского пруда. Я уже собиралась идти к тебе. Вечернее солнце сказочно мерцало сквозь кроны старых лип. Все кругом словно замерло. В реке отражался начинающийся закат, и легкий ветерок ласково тронул ветви деревьев. Было так красиво, что я едва удержалась от слез. О, и еще кое-что случилось! У самого конца вала я остановилась, чтобы бросить взгляд на весеннюю нежную зелень. Тут прямо передо мной на ветке уселась прелестная маленькая птичка, поглядела на меня черными бусинками глаз, покрутила головкой во все стороны и защебетала. Да, и еще кое-что! Навстречу мне попалась пожилая женщина с изможденным морщинистым лицом, которая вела за руку бледного малыша. Тот нес в кулачке несколько цветов. Вдруг он воскликнул: «Смотри, мамочка, какие красивые цветы!» - и протянул их матери. И женщина, озаренная багрянцем заката, улыбнулась… Улыбнулась! Ах, дядя Фриц, что это была за улыбка! О, теперь я больше узнала о жизни… Намного больше. Мир все же прекрасен!

Элизабет даже молитвенно сложила руки перед грудью.

Эрнст был просто околдован. Ему казалось, что в комнату к ним явился эльф или лесная фея - настолько эта девушка была сродни природе. Словно большой ребенок, совершенно не тронутый сомнениями и тяжкими мыслями о причинности и необходимости. Идеально чистое создание, всей душой ощущающее природу, - доброта мира, воплощенная в одном человеке.

–  А теперь ты, Эрнст, - сказал Фриц.

–  Я ехал по железной дороге. Поезд был переполнен. Поэтому несколько пассажиров, купивших билеты второго класса, набились в наше купе. Но все места были заняты и тут, поэтому им пришлось стоять. Их было четверо, в том числе две девушки. Мне подумалось, что они - странствующие актеры варьете. Та девушка, что помоложе, была в самом расцвете юности и красоты, но черты лица ее уже немного расплылись. Она не разговаривала с остальными. Те тоже держались особняком, но было видно, что они очень за нее тревожились. Эти люди вообще по-товарищески относятся друг к другу. Девушка казалась очень усталой. На ее лице лежала печать какой-то странной задумчивости, придававшей всему ее облику впечатление душевной чистоты. Дама,

сидевшая рядом со мной, везла с собой болонку, которую посадила на одно из мест. Она даже подхватила руками свои юбки, чтобы они не касались этих людей. Девушка помоложе заметила этот жест, и в уголках ее рта появилась горькая складка. Она казалась обиженной судьбой. Меня все это задело за живое. Я готов был отдать что угодно, лишь бы горькие складки у ее рта разгладились. Я встал и сказал: «Фройляйн, разрешите предложить вам мое место?» Она растерянно взглянула на меня. Две пассажирки в нашем купе - веснушчатые дуры - захихикали. Хотел бы я, чтоб им перепала хотя бы сотая доля той прелести, какой дышало лицо девушки. Уже начиная сердиться, я сказал: «Разрешите повторить мою просьбу?» Девушка едва слышно пролепетала «спасибо» и села. Я взял из ее рук сумку и положил в багажную сетку, причем шелестящая шелковыми юбками собачница выказала такой страх перед возможным соприкосновением с сумкой, что я вышел из себя и заявил: «Сударыня, надеюсь вы позволите занять это место?» - указав рукой туда, где сидела болонка. Собачница бросила на меня гневный взгляд, но ничего не ответила. Я спокойно продолжил: «По правилам, собакам не положено занимать места в обычном купе, их следует помещать в купе для собак, что вам подтвердит проводник». Тот как раз вошел в наше купе и признал мою правоту. Дама демонстративно взяла свою любимицу на колени. Я же не сел, а предложил освободившееся место второй девушке. Продолжая стоять, я наслаждался, глядя, как эту ведьму, оказавшуюся меж двух девиц и брезгливо отряхивавшую свои юбки, распирает от злости, один из двух мужчин, спутников девушек, заговорил со мной и предложил сигару, - вероятно, для того, чтобы выразить свою признательность. Мне очень хотелось отказатья, но я не посмел, чтобы не показаться высокомерным. Я курил эту сигару, хотя мне от нее едва не стало дурно. Потом я протянул ему одну из моих гаванских сигар, подаренных мне приятелем-студентом. Этот студент был хороший парень. Он учился в Лейпцигской консерватории и рассказал мне о ней столько интересного, что я захотел тоже поехать туда учиться. На следующей станции вся компания вышла. И милая барышня, уходя, подарила мне такой взгляд… такой взгляд… Словно лиловый шелк. Это было прекрасно…

Воцарилась тишина. Сумерки заполнили мансарду голубоватым светом, тени сгустились.

–  Дядя Фриц, - тихо проронила Элизабет, - стало темно…

Фриц зажег свечи рядом с портретом на стене и поставил перед ним розы.

Мерцающие, дрожащие отсветы пламени свечей упали на портрет, так что казалось, будто он ожил: красивые глаза засветились и розовые губы улыбнулись.

Фриц взял в руки тоненькую папку с рукописями и прочитал:

О, час наш вечерний - только с тобой! Час нашей встречи тайной. Сойди же на землю, ангел мой, И дай мне покой душевный. Улицы в сумраке, воды тихи, Страсти желаний угасли. Те, что родились, тихо ушли В розах покоя и счастья. О, час наш вечерний - только с тобой! Полная светит луна. Лучший наш час, когда тихо звенит Вечного счастья струна.

–  «Вечного счастья струна», - мечтательно повторил Эрнст.
– Да, это так - утраченная мелодия, реющая где-то над жизнью, нечто неуловимое, сотканное из надежды на исполнение желаний, рыдающего блаженства и загадок. Часто это нечто кажется забытой песней детских лет, часто - далеким звоном будущего, часто оно звучит загадочно близко, когда поднимаешь дикие безбожные глаза к далеким горизонтам и устремляешься душой в новые страны, а часто доносится, как аромат сирени в тревожной ночи. Это нечто - и холодный снег на глетчерах, и сверкание снежных вершин над горячечным челом, и звездное серебро в раскаленных кратерах воли и тоски. У него нет имени, это и чаши весов, и вечное стремление их уравнять- Великое Оно, которое сильнее всего склоняет нас к душевному миру.

Глаза Элизабет мечтательно светились.

–  Великое Оно, - повторила она, и ее голос выдал, насколько Элизабет потрясена услышанным.

–  Раньше я говорил Великое Ты, - задумчиво произнес Фриц.
– Но это не совсем верно. В нем заключено нечто большее. В нем есть мир и спасение от неразрешимых загадок жизни. Я говорю «спасение», а не «решение», ибо решения нет. Зато есть спасение! Когда над сверлящими и стучащими в голове мыслями разливается приятный покой и мир нисходит на душу, - вот что такое Великое Оно, о котором никто не знает, что это, почему и как… Оно означает все. Без слов и образов. Глубокий покой чувств.

–  Храм грез, - вставил Эрнст.

–  Оно, - прошептала Элизабет.

Вдалеке пробили башенные часы. Элизабет вздрогнула и поднялась с кресла.

–  Мне хотелось бы навсегда остаться здесь, дядя Фриц, но надо идти…

Эрнст пошел ее проводить по гулким улицам. Он взял ее руку в свою. Рука Элизабет слегка дрожала. Так они шли сквозь майскую ночь почти молча. У решетчатых ворот Элизабет остановилась.

–  Здесь я живу… Спокойной ночи…

Эрнст почтительно склонился над ее рукой, подождал, пока легкая фигурка Элизабет не скрылась за массивной дверью. Потом быстро повернулся и зашагал обратно.