Приз для принцев
Шрифт:
Вечер для Стеттона оказался испорченным с самого начала. Он понимал, конечно, что граф Потаччи оказал честь мадемуазель Солини, приняв ее приглашение, но все же рассчитывал на место справа от нее. Генерал Нирзанн тоже претендовал на эту, весьма желанную им позицию. ан нет! Место досталось Жюлю Шаво, молодому французу из Мюнхена, который ничем особенным не отличался, кроме модного гардероба да несколько зловещей репутации дуэлянта.
Стеттон дулся и молчал, открывая рот исключительно для приема пищи; генерал Нирзанн ворчал:
— Кой черт ей сдался этот дебил? — и впивался в Жюля Шаво сердитым взглядом, словно намереваясь смести его с лица земли.
Сам обед был превосходен, и столь же превосходно Алина исполняла роль хозяйки.
— Именно это и нужно Маризи, — сказала мадам Шеб попавшемуся ей генералу.
— Прошу прощения? — повернулся к ней генерал, отрывая суровый взгляд от счастливчика Жюля.
— Вы оглохли, детка? — спросила мадам Шеб. Ее язык был хорошо известен в Маризи. — Я посоветовала бы вам быть со мною вежливее, не то где вы будете проводить вторую половину дня? Я сказала, что именно в этом нуждается наш Маризи — мадемуазель Солини способна вдохнуть в нас новую жизнь, еще один званый обед, на котором…
— …На котором все бездомные щенки получат обильную пищу, — прервал ее генерал, продолжавший думать о французе.
— …можно было бы услышать что-нибудь еще, кроме обсуждения последних вальсов Легара, — закончила мадам Шеб, не обратив внимания на то, что он ее прервал.
Через стол донесся голос графа Потаччи:
— Как сегодня принц, генерал?
При этих словах Алина, беседовавшая с мистером Шаво, сразу подняла голову и посмотрела на говорившего.
— Ему лучше. Много лучше, — ответил генерал Нирзанн. — Завтра он, может быть, появится на прогулке; доктор обещал.
Алина повернулась к Шаво:
— Разве принц болен?
— Просто нездоров, я полагаю, — ответил молодой человек. — Почему… вас это интересует, мадемуазель?
— Просто так.
— Ах, если бы вы проявили пусть столь же малый интерес к моей особе!
— Успокойтесь, месье Шаво.
Он вздохнул и, подняв глаза, наткнулся на свирепый взгляд генерала Нирзанна, тут же постаравшегося сделать приветливое лицо.
Когда обед закончился, джентльмены выкурили свои сигары и снова присоединились к дамам в гостиной.
Месье и мадам Шеб покинули общество, чтобы отправиться в оперу, и забрали с собой двоих из молодых людей, остальные остались.
Граф и графиня Потаччи с генералом Нирзанном начали обсуждать политику Маризи, в частности поддержку турок. Шаво, Стеттон и мистер Франк окружили мадемуазель Солини, а Науманн и Виви прошествовали в угол комнаты к роялю.
— Вы играете? — спросила Виви, глядя на него. Ее хорошенькие губки были полуоткрыты, глаза блестели от возбуждения, ведь такие сборища для нее были внове.
— Нет. Учился, но не играю, нет практики.
— Очень рада. Я ненавижу музыку, — заявила Виви.
— Ненавидите музыку? Вы? — воскликнул он в веселом изумлении.
— Я думаю, это потому, что в женском монастыре меня ею слишком угнетали; заставляли играть монотонные композиции до тех пор, пока я не начинала чувствовать, что готова разбить фортепиано на кусочки.
— Вполне естественно, — посочувствовал Науманн. — Как долго вы были в монастыре?
— Всю свою жизнь. До тех пор, пока мадемуазель Солини… — Кажется, девушка смутилась.
— При мне вы можете не опасаться сболтнуть лишнее, — сказал Науманн, глядя на нее.
— Сболтнуть лишнее… Что вы имеете в виду?
— Ничего, — поспешил заверить ее Науманн, сожалея о вырвавшихся словах. — Кроме того, что я человек благоразумный и, следовательно, — отличное хранилище для жгучих тайн.
— Как жаль, что у меня нет жгучих тайн, — улыбаясь, сказала Виви.
— Хорошенькая девушка и без секретов? Невозможно! — вскричал молодой человек.
— Это уже второй раз, — как-то невпопад заметила девушка.
— Второй?..
— Да. С тех пор как мы приехали в Маризи, меня уже второй раз называют хорошенькой. Приятно, когда так говорят, даже если говорят только для того, чтобы показаться приятными.
— А кто был тот, другой? — Науманн сам не очень понимал, зачем спросил это.
— Другой?
— Тот, кто сказал, что вы хорошенькая!
— О! Месье Шаво. Алина засмеялась, когда я рассказала ей об этом. Она сказала, что у людей типа месье Шаво весьма ограниченный запас слов и они считают необходимым использовать все эти слова каждый день.
Я подумала, что едва ли это похвала с ее стороны.
Так они беседовали час или более, не присоединяясь к остальным, живописной группой расположившимся вокруг мадемуазель Солини. Науманн не мечтал войти в этот кружок, Виви тоже; она находила Науманна, пожалуй, самым приятным человеком из всех, кого встречала.
Он вовлек ее в беседу о жизни в женском монастыре, потом о ее будущем, и она удивилась, обнаружив, что выкладывает мысли и желания, которые до сего времени считала слишком интимными, чтобы обсуждать их даже с Алиной.
Потом Науманн немного рассказал ей о жизни в Париже и Берлине. Она слушала его с напряженным вниманием, а по окончании рассказа заявила, что больше всего на свете мечтает о путешествиях.
— Особенно в Париж, — призналась она. — Знаете, я ведь родилась в Париже. Алина обещала взять меня туда следующей зимой.
— У вас там родственники?
— Нет. Никого. У меня никого нет, кроме Алины, но она так добра ко мне! Я хочу, чтобы вы знали об этом… именно вы.
— Могу я спросить вас почему?