Признания в любви кровью написаны
Шрифт:
— А? Да, приеду. Только… задержусь. Ладно, всё, до встречи, — и он сбросил вызов, борясь с желанием отправить телефон махом в стену, а после сломать саморучно всю мебель в доме.
Он слышал, как что-то трещало, но сомневался, что что-то извне. Скорее до его ушей доносились звуки разрушения собственной души.
Давясь слюной, он закинул голову назад и едва не откусил кончик языка. Кое-как совладав с собой, Донован снова обратил внимание на телефон и, уже слыша не треск, а хлопки, словно вдали что-то взрывалось, отыскал злополучный номер, звонки с которого разрушили ему жизнь окончательно. И по ту сторону которого почти
Ему ответили быстро — успело раздаться только два гудка. А третий издало его сердце, когда с той стороны прилетел женский голос.
— Какие-то вопросы, шериф?
— Зачем вы украли труп моего сына?
— Что? — голос прозвучал удивлённым, но после озлобленно хмыкнул. — Боюсь, это они.
— Кто?
— Те, кто рушат все наши планы.
— Не больше, чем вы разрушили мою жизнь. Обманули.
— О, так вы не полный идиот? — девушка или женщина усмехнулась. — Мы отблагодарим вас за помощь, не беспокойтесь. Вы нас ни разу не подвели.
— И тем я убил нескольких детей.
— Ну не вы же их убили лично? Не присваивайте себе чужих заслуг.
— Что с моим сыном? — прервал её Донован.
— Я уже сказала. Я к этому не причастна.
— Так кто же эти они? Просвети меня! — взрывы стали ближе, начиная закладывать уши.
— Нет.
— Я устал от этих игр, — всё вокруг стало содрогаться от ненастоящих оглушительных звуков. — Я прекращу утаивать информацию. Дело дойдёт до всех высших инстанций. Со всем, что я знаю, — в трубке послышались гудки.
Озверев, он всё-таки кинул злополучный телефон в стену и закричал, озвучивая каждый взрыв, рвущий на части его душу. Ему не стоило обозначать вслух идею раскрытия части тайн об убийствах. Это был глупый порыв… идиотский и ничем кроме бури в душе не обоснованный.
Ему хотелось верить, что он гнил и молил о смерти в частичном здравии, но нет. Он уже давно ничем не лучше сына. Только собственное безумие осознать оказалось куда сложнее.
Донован не удивился, когда в комнату беззвучно проникло существо. Он поднял на неё безучастный взгляд и даже не пошевелился. Она была в форме ученицы Невермора. Обычная девчонка, не старше восемнадцати лет на вид. Только её руки в перчатках, а в них — чёрный корпус пневматического пистолета.
— Шериф, вы всё-таки идиот, — заключила она холодно.
— Тебя подослали меня убить? — качая головой, Донован усмехнулся. — Девочка, не марай руки убийством. Я сделаю всё сам.
— Не пытайтесь меня перехитрить.
— Я и не пытаюсь, — он закрыл глаза и поднял спрятанный в кобуре на поясе пистолет, уже интуитивно приставив его к виску.
Тело не дрогнуло от холода, наоборот — по нему растеклось тепло предвкушения, без страха или каких-либо чувств.
Один взрыв в душе, за ним ещё один, а на третий палец наконец зажал спусковой крючок. От грохота мир задрожал, а душа наконец рассыпалась в прах.
Всё закончилось.
***
Настоящее время
Если дьявол существовал, она наконец поняла, в чём он прятался. В больницах. Высший психологический садизм системы образования восхищал, но не шёл в сравнение с системой здравоохранения. То — не садизм, а истинный лик вселенского зла. Столько мучеников вокруг себя она никогда не видела. Даже когда
За пять дней, прошедших с момента пробуждения, Уэнсдей стала грезить об одном — сбежать. Предпочтительнее жить в какой-то берлоге, нежели медленно гнить в медицинском аду под постоянным действием обезболивающих и чутким надзором всех подряд, кто не воспринимал её всерьёз. Её видели слабой больной девчонкой и заставляли терпеть омерзительные процедуры. Может, пришлось бы ей ощущать все прелести заживления ран без обезболивающих, ей бы даже понравилось. Приятно наблюдать за метаморфозами с ранениями и сопутствующими симптомами. Но даже этой милостью её никто не желал одарить. Говорили, якобы ей лучше быть заторможенной, спать по двадцать часов в сутки и забывать сказанное секунду назад, но без боли.
Идиотская система, подстроенная под слабых и глупых существ.
Конечно, она выздоравливала — и это почти единственное, что вынуждало её и дальше терпеть эти унизительные и никак не приятные пытки.
А второе — то, что её вновь хотели похитить. И от этого почему-то спину бросало в жар. До отслоения кожи неприятное чувство.
Но она знала, что никакая охрана не спасёт от этих людей. Знала отчётливо.
Впервые за долгое время, её вновь стали преследовать видения. Она касалась собственной кушетки и видела, как её без сознания похищают. Какой-то ненастоящий медик, чьё лицо укрыто маской до самых глаз. Рядом пищал электрокардиограф, сообщая, что якобы её сердце перестало биться. Но Уэнсдей видела оторванные электроды.
И хотя спину покрывало липким потом, она уже с нетерпением ожидала того момента.
Чтоб обмануть похитителей.
— Ты сошла с ума, да? Ксавье, твоя девушка совсем рехнулась, — возмущался Аякс, когда всю компанию её как бы друзей запустили к ней в палату на двадцать минут.
— Она не моя девушка, — буркнул тот. — Но ты прав. Этот план слишком опасен в принципе, но сейчас — особенно!
— Если тебе на наши страдания из-за тебя плевать, то хоть о себе подумай, Уэнсдей! Или тебе настолько интересно, что идёт после смерти?! — Энид нервно прыгала на костылях из стороны в сторону и царапала их поверхность когтями.
Их тревогу можно было назвать милой, если бы Уэнсдей знатно не устала от этого дела. Жизнь увлекательной не стала, а превратилась в катастрофу. И хотелось всё закончить.
— Я уже всё решила. Вам остаётся только мне помочь.
Тогда взревел Ксавье. После ранения его щёки дистрофично впали совсем куда-то вовнутрь, а глаза, как у человека после поражения слезоточивым газом, всегда пестрели красным и слезились. Он резко вскочил, и несколько удлинившихся прядей выскользнули из гульки на затылке. Надёжно фиксировать волосы он точно не умел.
— Я ни за что на это не соглашусь. Тебя уже и так чуть не убили!
— То был Тайлер. А он совершил суицид твоими руками… — она не продолжила: поняла, что выдала себя. Зато появился повод рассказать о возвращении воспоминаний.
Но Ксавье отшатнулся, вперив на неё разочарованный, а может, озлобленный или просто грустный взгляд.
— А ты говорила, что ничего не помнишь, — буркнул он и отвернулся.
— Я постепенно вспоминаю, что видела, когда была в коме, — и что же тогда такого с ней и с ним случилось, что это его так тревожило?