Признаю себя виновным...
Шрифт:
— Мы уедем в другой город. В Ташкент… Да, да, в Ташкент — там у меня родственники. Тетка… И всё-таки, Зайнаб, жаворонок мой, мы будем выше его и благороднее: мы не нарушим его воли, не пойдем в ЗАГС. Не пойдем до тех пор, пока он не образумится. Такой хороший, такой передовой человек, как может он нести в своей душе следы феодально-байских пережитков! Не признавать влечения сердца — какая отсталость! Зайнаб, милая Зайнаб, поверь — он сам пришлет за нами. И тогда мы ему расскажем, что ради уважения, к нему, только ради этого мы не зарегистрировали наш брак.
Мухтар в душе смеялся: только Зайнаб по своему простодушию могла не понять, как
Разве не глупо зарегистрироваться с этой промокшей под дождем девчонкой с двумя платьями? Подумать только — пойдешь в ЗАГС и с этого самого момента она уже совладелица твоего дома. А не дай бог родится ребенок — не отвертишься…
Что было потом? Глупость росла, множилась. Попусту шло время. Каникулы того года унесли с собой немало денег. Его денег — у нее пока ничего не было. И что было самым нелепым: он вел себя, как настоящий влюбленный. Больше того — и в самом деле потерял голову. Помнится — всего за пять тысяч сдал свой дом в аренду на целый год. Повез Зайнаб в Ташкент, ничего не жалел для нее…
И тут вдруг пришло страшное известие — умер Очил Кабиров. Кажется, Зайнаб меньше горевала, чем он, Мухтар: рухнули все его надежды. Зайнаб уехала, вернулась домой, к матери. Там случилось то, что и должно было рано или поздно произойти — если бы Мухтар был поумнее, он обязан был бы это предвидеть — Кабировых из большого дома переселили в маленькую квартирку. Пенсию, ввиду того, что Зайнаб уже была совершеннолетней, назначили грошовую, сколько-нибудь значительного имущества у них не осталось.
В тот самый раз Мухтар встретил в Ташкенте своего отчима. Еще до смерти Очил-ака, Абдулло, узнав о планах пасынка, поднял его на смех:
— Зачем тебе эти люди? Держи связь с нами! Опирайся в жизни на таких, как мы! Должность, которая не может принести ничего, кроме зарплаты, это хомут ишака. Шайтан тебя угораздил поступить в пединститут. Ну, да ладно — хоть какой-нибудь диплом, он всегда пригодится. Но связать себя с дочерью такого камня, как Очил-Батрак!.. Этого я от тебя никогда не ожидал. Разве не знаешь: честный — все равно, что дурак.
Глава 8.
Поцелуй любви желанный, — он с водой соленой схож:
Тем сильнее жаждешь влаги, чем неистовее пьешь.
Абульхасан Рудаки.
Если Мухтар проживет до ста лет — все равно он не сможет забыть тот бешеный год. Последний год учебы в институте. Вернувшись из Ташкента, он дал Зайнаб ясно понять: между ними все кончено… Была любовь — и прошла. Мы взрослые люди, каждый отвечает сам за себя.
А вскоре у него к учебе прибавилась нагрузка. Абдулло стал давать кое-какие поручения. Люди, приезжавшие из Ташкента, приходили в институт, разыскивали Мухтара и предлагали: к следующему нашему приезду, к такому-то числу, получи на базе, вот по этой накладной, тысячу метров дамской резинки и триста метров детских лент. А на другую базу, в ювелирторг должны придти модные золоченые ожерелья: здесь они не пойдут, а в Ташкенте дамочки так и рвут их из рук.
Неделю в месяц, никак не больше, занимался Мухтар подобными делами. Но приносило это иногда тысчонки по две, по три, а то и больше. Увлекательное занятие. Позднее, правда, выяснилось, что и здесь, как во всяком деле, нельзя быть профаном: башка должна варить. Прежнего спокойствия, прежней уверенности в себе уже не было. Попадешься — пять лет обеспечены. Но вот, что интересно-очень трудно остановиться. Если выручишь три тысячи — начинаешь соображать: нельзя ли как-нибудь удвоить эту сумму. Раньше Мухтар спокойно проходил мимо промтоварных магазинов, а теперь обязательно заглядывал: вдруг выбросят одеяла или жатый ситец, который так ценится в Ташкенте. Всегда надо быть на-чеку, всегда надо иметь с собой деньги.
Он, наконец, сообразил: нужен расторопный помощник. Преданный ему человек, который мог бы рыскать по магазинам, высматривать дефицитные товары. Зайнаб? Она будет рада его возвращению, а, кстати, они с матерью, кажется, нуждаются. Легко ли после такой жизни, какую они вели, перейти на строго ограниченный бюджет!
Это было ошибкой, стоившей ему очень дорого.
Зайнаб стала не только любовницей, но и сообщницей, странной, смешной сообщницей.
Как радовалась она, что теперь с Мухтаром ее связывает какая-то тайна, что она может быть ему полезна: разве это не путь к тому, чтобы стать подругой жизни, женой? Она старалась. Ох, как она старалась! Однажды крикнула в окно аудитории, где Мухтар слушал лекцию:
— В двадцатый магазин привезли жатый ситец! Брать?
Вечером Мухтар чуть не избил ее. Она оправдывалась:
— Я же не назвала твоего имени! Могла же я крикнуть кому-нибудь из девушек.
Сколько раз клялась она, что никогда и никому не проговорится, но ее смешная наивность то и дело давала себя знать. Кажется, мозг ее был не способен понять, что она соучастница спекуляции, что она уже втянута в преступные махинации. Один случай так напугал Мухтара, что он и сам готов был отказаться от связи с Абдулло и всех этих подозрительных комбинаций. Целую ночь дрожал, боялся ночевать дома.
Незадолго до Нового года он дал ей денег. Попросил съездить на базу и передать их старичку Назарову.
— Ты только передай деньги. Он сам знает, куда и что доставить.
Когда он уходил из института, в раздевалке, на глазах у всех студентов, гардеробщик, вместе с пальто, дал ему большой бумажный сверток.
— Что вы, что вы, это не мне, — заливаясь краской, сказал Мухтар. Но гардеробщику некогда было разбираться.
— Я почем знаю! На вашем номере висит, — и он так швырнул сверток, что бумага разорвалась и на пол посыпались какие-то маленькие цветные комочки. Тысячи комочков из тонкой резины. Студенты, а их было тут не меньше пятидесяти человек, дружно расхохотались, стали поднимать эти комочки, разглядывать, надувать большие детские шары.
Мухтар, правда, нашелся:
— Я же вам сказал — это не мое. Я никакого отношения не имею к детскому саду… — Надев пальто и шляпу, он, высоко подняв голову, прошел мимо хохочущих товарищей.
В свертке была чуть ли не вся партия воздушных шаров, присланных в город к елке. Мухтар должен был переправить их в Ташкент. Там, на базаре, их продавали бы по пять рублей за штуку. Здесь на базе он заплатил за них по восемьдесят копеек: ровно вдвое дороже государственной цены.
В тот вечер Мухтар с пристрастием допрашивал Зайнаб: