Призрачно все...
Шрифт:
Ему показалось, что они бежали навстречу друг другу по огороду целую вечность. Худенькое скуластое лицо с огромными черными глазами не казалось чужим. О нем он мечтал все свои никчемные сорок лет жизни. Его он представлял в минуты отчаяния.
Вот кто ему нужен был: дочь! А вовсе не сын! Его родственная душа, которой так не хватало!
Рухнув перед ребенком на колени, Акулина стала целовать родное личико. Как она могла ее оставить так надолго? Как?
— Мамочка… мамочка… мамуля… — отрывочно влетало то в правое, то в
— Родная моя, никуда я больше не уеду, — охрипшим, сбивающимся от волнения голосом отвечала мать, целуя и обнимая свою дочь.
— Ты говорила, что приедешь на следующий день…
— Я не знала, девочка моя, что так надолго. Я не могла знать… Я потом тебе все объясню. У нас еще будет много времени.
Внезапно дочь отстранилась от нее и опустила глаза.
— А где твой животик? Где мой братик? Ты привезла мне братика? Ты обещала братика! Как мы его назовем?
— Твой братик… твоя сестричка… — кое-как подбирая нужные слова, отвечал Изместьев, — у папы на руках. Посмотри внимательно.
— Какая сестричка, — губки дочери мгновенно скривились. — Ты обещала братика. Ты не помнишь, что ли?
Едва Акулина вошли с дочерью в дом, как в нос ударил резкий запах кислой капусты. Чуть позже она поняла, что капуста здесь ни при чем, это был запах долго лежавшего грязного тела.
— Федун! Федун! — голос, напугавший поначалу не на шутку Изместьева и чем-то напоминавший Высоцкого, хрипел из глубины дома. — Куды ездил тако-долго? Кто тоби отпущал?
В маленькой светелке, напоминавшей келью, полу-сидела, полу-лежала на деревянной койке бледная оплывшая седая женщина, по-видимому, свекровь. По блуждающему взгляду Изместьев догадался, что свекровь слепа. По скрипу половиц свекровь догадалась, что кто-то вошел к ней. Правая рука мгновенно описала круг в воздухе, едва не зацепив сноху за кофту:
— Это ты, Кулюшка? Вернулась, доченька… А дитятко где? Внучок мой где? Слава господу, дождались мы с Тасенькой. Кое-как дожили, слава богу. Как тяжко-то было…
— Это я, мама, я, — с трудом выдавил из себя Изместьев, без труда диагностировав у свекрови последствия геморрагического инсульта. — А внучка твоя у Феди на руках. Внучка у тебя, мама, внучка.
— Ты мамой-то меня… первый раз… — всхлипнув, прошептала свекровь, и по отвисшим щекам покатились крупные слезы. — Доченька… Кулюшка моя… Дай, обниму тебя… Может, в последний раз…
Стараясь не дышать носом, Изместьев обнял зарыдавшую чужую женщину. В единственной «живой» руке свекрови при этом он ощутил недюжинную силу, а взгляд наткнулся на медицинскую «утку» на широком подоконнике, прикрытую почему-то полотенцем. С уткой невозмутимо соседствовали фиалки, алоэ и герань.
Ступая обратно по скрипучим половицам, доктор
Вслед доктору из кельи тем временем звучало уже знакомое:
— Федун! Ты пропал, чо ли? Сколько можно тебя ждать?
— Что тебе, старая? — огрызнулся Федор, едва только вошел через порог. — Дня прожить не можешь! Прекрасно знашь, куда я уехал. Хватит гундеть без продыха!
— Кумушки второй день нет, прости, господи, — навзрыд послышалось из «кельи». — Сгинула кормилица-то наша. Как вчерась утром ушла, так и… А я что сделаю?
— Ты куды смотрела, старая?! — зарычал Акулин муж, едва не бросив ребенка на пол. — Кто пас их вчера?
— Дык, Митрофан, язви его в дышло! — эдак по-сапожному выразилась свекровь. — Остались без молочка мы…
— Ты с ним говорила? — рычал Федор. — Говорила, я спрашиваю?
Новорожденная от кабаньего рыка, понятное дело, проснулась и заголосила на всю избу.
— Погодите, погодите, — решила Акулина вместе с ребенком взять инициативу в свои руки. — Это что же, значит, ты, куманек, еще вчерась куда-то слинял, сутки где-то барахтался, а коровка, стал быть, исчезла? На маму нечего орать, сам виноват!
Федор начал вращать глазами и глубоко дышать.
— Это тебя совершенно не касается, — голос единственного мужчины в доме едва не сорвался на откровенный визг. — Может, ты и зарабатывать начнешь, кикимора, а? И семью кормить? Что молчишь?
— Может, и начну зарабатывать, и кормить! И тебя, жидормота, не спрошу!
Если Изместьеву «вожжа попадала под хвост», то достать ее оттуда было чрезвычайно трудно. Качая дочурку, он внимательно осматривал интерьер дома, и с каждым взглядом все более убеждался, что жить в подобной обстановке никак нельзя.
— Мамочка, не ругайтеся, — умоляла родителей в свою очередь старшая дочь.
— Вы бы перестали матькаться, а сходили на Будыкино болото. Сдается мне, тама Кумушка-то наша, — отрезвляющая фраза раздалась из-за занавески в тот момент, когда Акулина собралась покинуть ненавистную избу раз и навсегда.
— И то верно, — внезапно остыл муженек. — Разобраться всегда успеем. Сейчас на скору руку перекусим и — в путь. А там видно будет.
«На скору руку» — значит, смешать вареную картошку с вонючим «постным» маслом, обильно приправить луком и под мутную «самогоночку» смачно отправлять в рот кусок за куском. Причем, кто из родственников — муж или свекровь — преуспел в самогоне больше, Акулина так сразу бы и не определила…
Она готова была приготовить что-то и посущественней, да не нашлось в избе других продуктов. Пить самогон она наотрез отказалась, поскольку являлась на тот момент кормящей матерью.