Призрачно все...
Шрифт:
Ему казалось, что она смотрела ему в глаза и надеялась на спасение. Но как Нина могла оказаться здесь, в таджикском автобусе? Нет, этого не могло быть. Как призрак не утешал себя, девичьи глаза смотрели прямо на него. Он не мог скрыться от этого взгляда.
— Будь готов, папай, — прозвучал откуда-то издалека голос Савелия. — Не отходи от Кохабера. В нем твое спасение. Немного ждать осталось. Совсем немного!
И тут в голове призрака словно зажегся второй экран. От горной вершины отделилась глыба гигантских размеров и покатилась по отвесному
В детских глазах застывает ужас, стекла выстреливают внутрь салона, испещряя кровью детские лица. Визг пронзает призрака, словно шампуры — куски баранины. От страшного удара салон деформируется, заваливается сперва на бок, а затем — вверх колесами. Окровавленные детские тела кувыркаются, как селедки в бочке: их метает то к окнам, то на пол, то на спинки сидений. Хруст детских позвоночников, брызги крови, исковерканные тела, — если на свете существует ад, то доктору однозначно посчастливилось там побывать.
Автобус катится с горы подобием пустотелого грецкого ореха. Призрак вынужден созерцать отнюдь не детские выражения лиц. Смерть, словно серпом, жнет один сноп жизни за другим. Как все таки это плохо — иметь плоть, как это ущербно!
Кувыркающийся автобус внезапно обрел равновесие, застыв на небольшой площадке, будучи зажат между камней. Прежде, чем его сплющило, водитель странным образом успел высунуться сквозь разбитое лобовое стекло. Хотел спастись, видимо. Покинуть вверенный ему транспорт, бросив всех на произвол судьбы.
В обрушившийся на призрака зловещей тишине началось… Отделение детских душ. Не дай бог кому-то увидеть такое! Розовато-фиолетовые сгустки тумана подобно воздушным шарам поднимались вверх, кто-то выше, кто-то не очень. При этом они узнавали его, Изместьева, и начинали истошно кричать.
Доктор с ужасом обнаружил, что в этой смертельной суматохе потерял из виду Кохабера. Он начал метаться от тела к телу. Парня нигде не было, он словно вылетел в окно во время катастрофы. Доктор хотел обратиться за помощью к Клойтцеру или Савелию, но ни того, ни другого по близости не оказалось. Призрак запаниковал, — впервые за призрачную жизнь. Его бросили в этом аду! В этой преисподней!
Кое-как найдя труп паренька между сидений, доктор взглянул ему в глаза и обмер. Кохабер был жив! Его эрмикт и не думал отделяться, чего нельзя сказать об остальных. Автобус буквально заполонили сгустки тумана. И все они что-то кричали истошное в адрес Изместьева.
Они обвиняли его в катастрофе! Вот оно что!
Из-за криков невозможно было ничего разобрать. Над призраком в прямом смысле сгущались тучи. Рассудок отказывался подчиняться, ситуация казалась патовой: что бы доктор не предпринял, все оборачивалось против него.
Буквально за секунду до окончательного сумасшествия призрак уловил рефлекторный вздох Кохабера. По лицу мальчишки пробежала судорога, грудная клетка несколько раз дернулась.
Медленно, словно нехотя, от Кохабера стало отделяться розоватое облачко. Призрак мысленно торопил: «Скорее же, ну, давай, шевелись!» Он вдруг ощутил почти животное желание вернуться в забытый мир живой материи. Едва эрмикт поднялся кверху, доктор четко последовал совету Клойтцера: оборвав «пуповину», связывающую облачко с бренным телом, он буквально прильнул к трупу парня.
В этот момент огромный чемодан упал с верхней полки парню на живот. Призрак ощутил, как его резко стало засасывать, что-то его понесло вглубь мальчишеского хрупкого тела. В следующий миг он почувствовал резкую боль в животе, в нос ударил запах гари, пота, бензина.
«Надо как-то подниматься».
В разбитых окнах свистел горный ветер, по затылку что-то текло, во рту чувствовался металлический привкус, сердце в груди стучало с перебоями. Вот она, другая ипостась… До чего же хрупка грань, отделяющая от нее! Буквально один шаг и…
«Подняться! Во что бы то ни стало! Встать! Превозмочь! Через „не могу“!»
Но воплотить это в жизнь почему-то не получалось. Ноги и руки не слушались. Ну, еще бы: они были чужими, он их присвоил. Уже не в первый раз, следует признать!
Кое-как удалось встать. Лицо и уши горели, словно голову засунули в паровозную топку. Перешагивая через трупы ровесников, Изместьев в теле Кохабера, шатаясь, направился в сторону выбитого лобового стекла. Не было больше эрмиктов, он не слышал визга, его никто не атаковал, но шум ветра, шевелящий мертвые волосы и окровавленные рубашки, оказался еще невыносимей.
Скорей выкарабкаться из этого ада. На воздух, на простор и … бежать, бежать. Он поймал себя на том, что жалеет об утраченной возможности летать, сейчас бы это не помешало.
Савелий с Клойтцером, даже если они и были где-то поблизости, ничем не могли ему помочь. Почувствовав твердую почву под ногами, он вздохнул с облегчением. Земля была очень близко, лежащий на боку автобус высился необъятной громадой.
Итак, он — двенадцатилетний подросток. Каково? Ручонки с грязными ногтями, переднего зуба во рту не хватает, полный нос соплей, — не дышится… Шире шагнуть хочешь, да не выходит…
А чего ты хотел, Изместьев? У тебя было другое детство, другая юность. С какой целью тебя втиснули в эту оболочку, — тебе неизвестно. Утверждают, что для твоей же пользы… Может быть, может быть… Впереди у тебя появилась дорога… Длинная или короткая, широкая или узкая. Сколько тебе по ней идти? Кроме тебя это никого не интересует.
— Коха! — внезапно раздалось ему вслед настолько буднично, что по мальчишескому незнакомому телу пробежал озноб. — Коха, не бросай меня, помоги мне! У меня, кажется, перелом шейки бедра…