Призрачно все...
Шрифт:
— Не стоит так говорить, — вмешался Савелий, имея в виду реплику Клойтцера. — Надо пытаться найти. Искать до последнего! Мы не нашли еще Комсомолобод. От него и стоит танцевать.
Призрак вслушивался в голос сына и не узнавал парня. Откуда целеустремленность, настойчивость? Что произошло? Что его так преобразило? Отец не помнил за ним ничего подобного.
— У нас нет времени искать Комсомолобод. — размеренный голос пришельца, казалось, звучал отовсюду. — Мы постараемся перехватить их по дороге. Они уже выехали из Комсомолобода.
Изместьев слушал разговор своих спасателей, даже приблизительно не представляя, — как ему можно помочь.
Серпантин горной дороги был пуст, словно кто-то перед этим тщательно подмел его гигантским веником. Но пустота и тишина были какими-то напряженными и пугающими.
Вначале послышался звуковой сигнал, затем из-за поворота «вынырнул» автобус, причем поворот был выполнен водителем настолько круто, что призраку показалось, будто четырехколесная махина заваливается на бок. По мере ее приближения Изместьев вдруг поймал себя на мысли, что всерьез побаивается тех событий, которые должны вот-вот наступить.
Боязнь нарастала вопреки законам логики, вопреки здравому смыслу. Стыдно признаться, но он привык быть призраком. Пусть он никак не может повлиять на круговерть событий, не может заниматься любовью и так далее… Но и никакой ответственности он при этом ни за что не несет. Вот ведь какая штука!
А, в самом деле, зачем любовь призраку? На кой она ему ляд? У него вообще нет никаких проблем сексологического характера. Он привык смотреть на все, в том числе и на это, со стороны! Как зритель.
Клойтцера словно подменили: его команды стали отрывистыми и четкими: «Быть рядом!», «Ни на шаг от меня не отступать!», «Мы только-только успели!»
— Хорошо, хорошо, буду, — панически пролепетал Изместьев. — А дальше-то что? Кроме того, что быть рядом…
— Парень сидит в правом ряду, кучерявый такой, — утробно гремел голос пришельца в голове Изместьева. — Зовут парня Кохабер. Ему лет двенадцать — тринадцать. Группа детей направляется в санаторий Оби-Гарм. Они ни о чем не подозревают.
— Понял я это, понял, — нервно рявкнул доктор, словно ему, таежному отшельнику, предстояло провести первую брачную ночь с отвязной девицей. И важно было при этом не ударить лицом в грязь.
— Потом, когда все случится, не паниковать. Будет страшно, очень, но необходимо сохранять хладнокровие, от этого все зависит. Учтите, эрмикты вас увидят, начнут реагировать… Они отделятся от тел!
— Как это? — удивился доктор.
— Это не важно, не отходите ни на шаг от Кохабера. Не пропустите момент, когда от парня начнет отделяться эрмикт. Думаю, он отделится с опозданием. Это мы заметим, как призраки. Ваша задача, Аркадий Ильич, расположиться между эрмиктом и телом. Это всего несколько секунд… Надо успеть… Очень!
— Я понял, понял, — прокричал неслышно Изместьев, — все, сейчас мы столкнемся. Господи, скорей бы…
Внезапно в голове призрака раздался голос сына:
— Отец, я давно хотел сказать, но все не решался.
— После, сынок, после, — рычал Изместьев. — Сейчас не время.
— Отец, я думаю, что другого времени не будет…
Автобус летел на него «во весь опор». Призраку не впервой было находиться вблизи страшной гибели для любого, кто из плоти и крови. В голове успела мелькнуть мысль: «Разве можно так возить детей?!»
— Отец, — голос Савелия прорывался к нему сквозь грозный рокот автобуса, сквозь свист ветра, — сквозь все. Голос его сына: — Я хотел сказать… Прости меня, отец. Прости за все.
Ответить он не успел, так как в следующий миг его задавили.
Автобус — гроб
Вернее, так непременно бы произошло, будь он человеком. Сейчас же он оказался на заляпанном карамельками и фантиками полу, в уши ворвалась популярная в те годы песня:
Ребята, надо верить в чудеса: Когда-нибудь весенним утром ранним Над океаном алые взметнулся паруса, И скрипка пропоет над океаном.Своего подопечного Изместьев обнаружил сразу же. Парень, зажмурив глаза, сосал из полиэтиленового пакета желтоватую жидкость. Со всех сторон на него сыпались упреки: «Подпевай, Кохабер!», «А ты не обоссышься, приятель?!», «Ишь, присосался!».
— Как вам не стыдно! Дармоеды! — раздалось откуда-то сбоку. Призрак устремил свой взор на грубоватый гортанный голос. Как же он мог забыть про воспитателя! Дети не могут путешествовать одни.
Пусть это прозвучит кощунственно, но низкорослую, необъятную в поперечнике, рыхлую грудастую особу призраку было не жалко. Почему-то он ее сразу же обозвал ракетницей… Почему-то сразу вспомнил фильм с Денни де Вито «Сбрось маму с поезда». Эта была многократно сварливей, страшней и толще той экранной героини…
Разве можно таких… допускать к детям ближе, чем на длину экватора?! Ракетница тем временем продолжала воспитывать вверенное ей детское сообщество:
— Много не пейте, сосунки, остановок до Чинора не будет. Я вам не нянька! Мурод! Прекрати паясничать! Ты не телезвезда.
Сотрясая слоистыми подбородками, Ракетница не выпускала из рук вязки, проворно орудуя спицами в толстых пальцах.
Во всеобщем гоготе, пении, реве мотора и криках призрак отчетливо различал дыхание каждого, шорохи пионерских галстуков. И, как показалось ему в определенный момент, даже биение детских сердец. Возможно, это происходило оттого, что жить ребятишкам оставалось недолго… Как тяжело было знание того, что скоро должно было произойти!
Лица были в основном азиатские, но внезапно призрак заметил на заднем сидении знакомые глаза. Девочка славянской внешности кое-как сдерживала слезы, еще немного, — и она расплачется. Кого она Изместьеву напоминала? Даже не напоминала, она была ею, — Ниной Доскиной, его несостоявшейся дочерью в далеких отсюда Кормилицах.