Призрак из прошлого
Шрифт:
– Принеси ему что-нибудь на большой перемене, с ленча, это лучше всего, - предложил Фиделио.
– Можешь взять мою порцию мяса и быстро смотаться в башню, а я… - Он смолк на полуслове, потому что из-за края холста высунулось хорошенькое девчоночье личико.
– А что это вы тут делаете, а?
– с интересом спросила Эмма Толли.
Чарли так и подмывало посвятить ее в тайну. Ведь Эмма - друг, и потом, она тоже из особо одаренных. Но он прикусил язык.
– Так, треплемся о том о сем, - неопределенно ответил он.
– В спальне-то спокойно поговорить
– У нас тоже шумно, - пожаловалась Эмма.
– Вот я и пришла рисунок закончить.
– Мы как раз собирались уходить, так что тебе не помешаем, - заверил Фиделио.
Приятели выбрались из-за холста, и тут Чарли заметил на столе большой альбом для рисования. Он невольно шагнул вперед, чтобы рассмотреть рисунки поближе
– Это мое, - смущенно сказала Эмма. – Так, ничего особенного, самые обыкновенные наброски.
Но обыкновенными эти наброски не были. Альбом был полон изображений птиц: птицы летали, плавали, вили гнезда, высиживали птенцов, чистили оперение. И как же здорово они были нарисованы! Совсем как настоящие! Чарли даже показалось, что, дотронься он до страницы, под рукой окажутся настоящие перья.
– Просто потрясающие рисунки!
– восторженно прошептал он.
– Точно, блеск!
– подтвердил Фиделио.
– Большущее спасибо!
– Эмма застенчиво улыбнулась.
Дверь мастерской отворилась, и взрослый голос поинтересовался:
– Что у нас тут, вернисаж?
С первого взгляда на мистера Краплака можно было безошибочно определить, что он художник. Одежда преподавателя вечно была заляпана краской, в том числе и зеленый плащ (если мистер Краплак по артистической рассеянности не забывал его надеть), а иной раз брызги краски попадали даже на длинные волосы, связанные в хвост. При этом вид у мистера Краплака всегда был такой цветущий, будто он только что вернулся с этюдов на пленере: щеки пышут румянцем, глаза блестят.
– Я просто показывала свои наброски Чарли с Фиделио, - честно сказала Эмма.
– Мы уже все.
– А, это на здоровье!
– просиял мистер Краплак.
– На музыке им такого не покажут. Что они там у себя видят, одни закорючки.
Мистер Краплак был совсем не страшный. И не вредный. Он никогда никого не оставлял после уроков, не наказывал учеников за неопрятность, опоздания и забывчивость. Единственное, что могло вывести его из себя, - это плохой рисунок. Мистер Краплак бросил на Чарли пристальный взгляд и сказал:
– Ага, юный Бон.
– Да, сэр, - выдавил Чарли.
– Мы уже уходим, сэр. Спокойной ночи, сэр.
Из мастерской все трое разбежались по спальням. Торопились они не зря: до отбоя оставалось пять минут. И надзирательница уже вышла на охоту, а в академии все знали, что милости от нее не дождешься. Чарли знал это лучше всех, потому что ему надзирательница, Лукреция Юбим, приходилась теткой - одной из трех.
По дороге в спальню мальчики издалека услышали, как надзирательница громогласно честит какую-то девочку за потерянную тапочку.
– Надо проскочить, пока она сюда не добралась.
– Фиделио метнулся в музыкантскую спальню.
В спальне заговорщиков караулил Билли Гриф, столбиком сидевший на койке.
– Где ты ходишь?
– быстро спросил он.
– Да так, пришлось одно задание переделать, - бросил Чарли, натягивая пижаму. Он как раз успел юркнуть под одеяло, когда в спальню сунулась надзирательница.
– Отбой!
– протрубила она и щелкнула выключателем.
Голая лампочка, болтавшаяся на шнуре под потолком, погасла.
– Ловко ты успел, минута в минуту, - прошептал с соседней койки Габриэль Муар.
Ворочаясь с боку на бок, Чарли думал о мальчике в музыкальной башне. Каково-то ему там, замерзшему, голодному и наверняка напуганному? И что с ним делать, с этим Генри Юбимом из 1916 года?
Генри Юбиму тоже не удавалось заснуть. В башне было круглое окошко, и Генри, вскарабкавшись на стул, смотрел на ночной город. Интересно, изменился ли мир за прошедшие девяносто лет?
Оказалось, изменился, и еще как. Можно было подумать, что над горизонтом стоит зарево пожара: небо над городом полыхало оранжевым. Неужели это уличные фонари такие яркие? А улиц-то сколько стало! И во всех домах светятся окошки, и по улицам пробегают огоньки, то красные, то белые.
– Автомобили, - прошептал Генри.
– Сколько их развелось! Надо же!
– Надо же!
– эхом отозвался у мальчика за спиной чей-то голос.
Генри резко обернулся. Рядом маячила высокая фигура мужчины. Фортепиано, к большому облегчению Генри, отнюдь не любителя музыки, давно смолкло.
– Это вы - мистер Пилигрим?
– на всякий случай спросил Генри.
Ответа не последовало. В неярком свете, лившемся из окна, Генри различил бледное лицо учителя и черные как вороново крыло волосы. Выражение этого лица было отстраненное и задумчивое.
– А меня зовут Генри Юбим. Молчание.
Честное слово, как будто разговариваешь с кем-то, кто на самом деле не здесь! Может, признаться мистеру Пилигриму во всем? Уж наверно, вреда от этого не будет.
– Мне почти сто лет, - отважился Генри.
– Ну, должно быть, около того.
В отдалении часы на колокольне собора начали бить полночь. Бомм, бомм, бомм - плыло над городом. Мистер Пилигрим повернулся к Генри. Глаза его странно блеснули.
Часы пробили двенадцать. Мистер Пилигрим вдруг спросил:
– Тебе холодно?
– Не без того, - откликнулся Генри. Мистер Пилигрим снял свой синий плащ и набросил его на плечи мальчику.
– Спасибо!
– поблагодарил Генри, слезая со стула.
Мистер Пилигрим неожиданно улыбнулся. Потом дотянулся до самой верхней из книжных полок и извлек из-за книг жестянку. Открыв, он протянул ее Генри.
– Овсяное печенье. Видишь ли, я тут почти что живу, а есть-то надо.
– Надо, - согласился Генри и вежливо взял одно печенье.
Мистер Пилигрим не стал предлагать взять еще - просто пристроил жестянку на стул и предложил: