Призрак оперы N-ска
Шрифт:
Надо сказать, что Абдулле Урюковичу все произошедшее очень не понравилось; два сильных удара, произведенные делегатами по печени и по шее, поразили его, более всего на свете ценившего доходчивость и ясность, как-то особенно неприятно. Бесноватый, чтобы разрядиться, тут же распорядился уволить из театра всех суфлеров, а затем позвонил Бустосу пожаловаться. Бустос ахал, ужасался, утешал друга — а затем заверил, что ничего подобного в жизни больше не повторится: Дон Жозеф, по роду своей деятельности, имел несколько филиалов в России, Прибалтике и Средней Азии — хоть и не напрямую, но ему подчиненных. И правда: вскоре в кабинет к Абдулле пожаловало несколько человек, облаченных, как в униформу, в длинные кашемировые пальто. Они сообщили, что с беспокоившей Бесноватого «артелью» уже разобрались; билетному товариществу было позволено остаться при театре —
* * *
…Долго ли, коротко ли — но самолет, благополучно взлетев, набрал высоту; Абдулла Урюкович, покушав немножко плову, заботливо приготовленного тетей Суламифь, вставил в плейер диск «Караян играет Вагнера», вытянул ноги, устроился в кресле поудобнее… и под протяжные аккорды из увертюры к «Тангейзеру» уснул, умаявшись, крепким сном.
…И снятся Абдулле Урюковичу родные кавказские горы; он, совсем еще юноша, карабкается вверх, чтобы посмотреть на родной кишлак и соседние аулы сверху, с высоты орлиного полета. Стоптанные башмаки оскальзываются, мелкие камни сыплются из-под ног, но Абдулла, не привыкший отступать перед трудностями, продолжает движение ввысь. И вот — достигнув, наконец, своего излюбленного плоского уступа — молодой талант устраивается там поудобнее: именно здесь, взирая на мир свысока, любил он предаваться дерзким мечтам своим.
— Ну, и чего застрял?! — услышал вдруг Абдулла вопрос, заданный довольно-таки язвительным тоном. Вздрогнув от неожиданности, Абдулла резко обернулся… и обомлел. Рядом с ним стоял никто иной, как Рихард Вагнер собственной персоной: Абдулла безошибочно узнал его мятую физиономию и этот манерный бархатный берет: Бесноватый видел изображение композитора дважды, и именно так выглядел портрет Вагнера в музыкальной энциклопедии и на конверте пластинки Мравинского.
— Чего встал-то? — продолжил низкорослый гений. — «Через тернии к звездам!» кто сказал? А? Учил, поди, музлитературу in die Schule? Так звезды, парень, там! — (И композитор указал наверх). — Внизу одни долги… — И, коротко хохотнув, Вагнер заскакал наверх по камням и утесам. Абдулла устремился было за ним (он страх как любил знакомиться со значительными персонами), — но тут же убедился, что догнать старика ему никак не удается: с неожиданной для довольно-таки обрюзгшего человека прытью, с легкостью совершенно необыкновенной, автор «Гибели богов» удалялся ввысь — и вскоре совсем скрылся за облаками.
Однако не таков был Абдулла, чтобы сразу сдаться без боя. Цепляясь за крохотные уступы и раздирая в кровь колени и пальцы, он карабкался выше и выше. Дышать становилось все труднее, горный воздух обжигал легкие — и через некоторое время Бесноватый все-таки был вынужден сделать небольшую передышку.
Каково же было его удивление, когда он увидел, что в сверкающих вечными снегами утесах этих он вовсе не одинок! «О, были б помыслы чисты — а остальное все приложится!» — напевал надтреснутым голосом Булат Окуджава, пристроившийся с гитарой на уступе совершенно отвесной скалы совсем неподалеку от Бесноватого. Чуть в стороне, на блистающей льдом острой вершине, спокойно, как в домашнем кресле, попыхивая «беломориной», сидел Мравинский. Пиджак его был накинут на плечи; на коленях дирижера лежала партитура Пятой Шостаковича.
— Ты бы меньше суетился, парнишка!.. — характерно картавя, сказал Абдулле величественный старик, приветливо сверкнув на того очками.
— От суеты только шайзе бывает! — согласно закивав совершенно седой головой, заявил вдруг Герберт фон Караян, ранее Абдуллой не замеченный. Небрежно развалившись на подстеленном на камень пиджаке, Караян бросался камешками в орлов, пролетавших в ущелье под его ногами. — Сначала думай — зачем, а уж потом — как…
Тем временем Бесноватый стал замечать, что неумолимо сползает все ниже — даже пока он стоял, отдыхая, мелкие камни под его ногами постоянно скользили и катились вниз, увлекая его все дальше от нежданных собеседников.
— Послушайте!.. — умоляюще воскликнул руководитель N-ской оперы.
— Эх, мудило ты некрещеное! — грозно гаркнул Федор Шаляпин, сидевший в костюме Демона на проплывавшем неподалеку облаке. — Сам бы людей слушать научился сначала, дурень!
— Вы?!. — растерянно промямлил Абдулла.
— Я из Большого ушел, из Мариинского ушел — а уж от тебя-то, песья голова, и подавно артист разбежится! — рыкнул Шаляпин; облако его качнулось и поплыло куда-то вверх. — «…К тебе я стану прилетать, гостить я буду до денницы…» — донесся до Абдуллы восхитительный голос певца.
На мгновение расступившиеся облака, обильно ходившие вокруг скалистой вершины, вновь явили взору Бесноватого Рихарда Вагнера — тот, чудом угнездившись на сверкавшем ледяными гранями пике, держал в руках огромную чашу несказанной красоты, что-то из нее прихлебывая и явно смакуя.
— Вот он, Грааль-то! — с хохотом закричал престарелый сочинитель «Тангейзера», поймав на себе взгляд Абдуллы. — Глотнешь «Либфраумильха»? Или тебе больше «Кинзмараули» по вкусу?
— Козленочком станет… — буркнул себе под нос Мравинский, ни к кому не обращаясь. Абдулла тем временем скатывался все ниже и ниже; густые облака стали вновь скрывать от него вершину. «Нас обделила с детства иронией природа — есть высшая свобода, и мы идем за ней…» — услышал Бесноватый слабеющий напев Окуджавы.
Последним, что видел Абдулла, уже кубарем катясь с горы в направлении родного аула, была явленная из-за мелкого кустарничка, чрезвычайно язвительная физиономия низкорослого и высоколобого человечка с клочковатой рыжей бородкой. Насмешливо сощурив левый глаз и резким, быстрым движением сдвинув кепку на затылок, голосом, срывающимся иногда на дискант и не выговаривая букву «р», человечек протянул: «А мне говогили — талантище… Тгяпка, блядь!» — и в этот момент, под дружный хохот множества мужских голосов Абдулла, вдруг… проснулся.
— А вот послушайте еще один! — заходясь гаденькой улыбкой, сипел Огурцов, перегибаясь через проход к Драчулосу и Мандулову. — Приходит к гинекологу старушка…
— Почему так шумно? — произнес Бесноватый, шевельнув бровями.
— Молчать, скоты!!! — взвизгнула Суламифь Бесноватая. — Вы нарушили отдых маэстро, шакалы!..
— Ничего, ничего, — снисходительно сказал Абдулла. — Полет долгий, людям тяжело… Расскажите-ка лучше и мне что-нибудь!
И приближенные к Абдулле артисты, как и лучшие административные работники театра, с преданностью и восторгом облепив шефа-демократа, тут же принялись сыпать сальностями и скабрезностями. Впрочем, некоторые анекдоты действительно были очень смешными: Бесноватый то и дело похохатывал и морщил прыщи в улыбке. Однако мерзкое какое-то настроение, навеянное увиденным сном, не оставляло дирижера еще несколько дней.
* * *
…Рано или поздно, но гастроли (даже и триумфальные) всегда заканчиваются — а на смену им приходят трудовые будни. Впрочем, трудовые будни порой тоже обращаются в праздники: вот сегодня, например, в партере Дзержинки свободных мест куда меньше, чем обычно — дают премьеру «Мадам Баттерфляй». Рослые студентки-вокалистки влекут под руку своих инфантильных сверстников-теоретиков; ложа критиков постепенно заполняется пиджачками производства швейной фабрики «Большевичка»… А ведь за каждой такой премьерой стоит труд, и не легковесный труд какого-нибудь там поющего артиста, но — в первую очередь! — художественного руководства прославленного российского театра. Если бы рядовой зритель Дзержинского театра мог только себе представить, сколько сил уходит у гениального (не побоимся этого слова!) вождя N-ской оперы для расширения кругозора и культурного уровня публики — не всегда благодарной, к тому же!..