Призрак под сакурой

Пекальчук Владимир Мирославович

– Понятно. Что с "отщепенцами"?

Этим словом - "юрагиримоно" - называли поголовно всех, отказавшихся принять "Закон восьми правил", или, точнее, четвертое правило, полностью запрещавшее использование огнестрельного оружия по человеческим целям. Однако часть обитателей подземки отказалась возвращаться к древним традициям: ствол в разборках круче меча. Потому на "собрании сегунов" в правило внесли поправку, разрешив стрелять в вооруженных стволами "отщепенцев", а легальным пользователям огнестрельного оружия было предписано носить специальную головную повязку - "качюша сохеки". Однако далеко не все "отщепенцы", по мнению Кирилла, заслуживали незамедлительного огня на

поражение. К тому же, после "смутных лет", унесших две трети первоначального населения подземки, стрелять стало особо нечем, тем более что в Токио оружия у населения и так было мало из-за "драконовских" законодательных ограничений. Если даже позволить подержать свое охотничье ружье постороннему человеку - уже преступление, то что тут еще сказать?

Потому в токийском метро люди стреляли в людей весьма нечасто, со станциями "отщепенцев" давно налажено взаимодействие и торговля, но дурацкая поправка к неплохому, в общем-то, закону - осталась.

– Видел группу, - лаконично ответил Кирилл, - они избежали встречи, хотя их было больше.

– С Гококуджи, скорее всего.

– Я тоже так подумал. Пока я там за крокодилами охотился, происшествия были?

Капитан покачал головой:

– С твоей точки зрения - нет. Ничего такого. Просто снова видели Курогосуто в двух местах - на Хикаригаока и возле Симбаси.

– Опять вы за свое, - хмыкнул Кирилл.
– Да байки все это, нет никакого "Черного призрака". В крайнем случае - какой-то фрик нарядился во все черное. Вот у меня респиратор черный. Надену еще черный плащ - вылитый Курогосуто! Бойтесь меня!

– Ага. Как только научишься появляться на Хикаригаока и Симбаси с разницей в двадцать минут.

– Ни хрена себе!
– присвистнул Кирилл.
– Он что, гоночным вертолетом обзавелся?

Онода тяжело вздохнул.

– Сложный вопрос. Иди отдыхай, Кувалда-сан, а на досуге подумай: если все это мистификация, то кому оно надо? Я и сам не верю, что можно появляться в закрытых участках тоннелей, проходить невидимкой блокпосты... Но когда Накато и его отряд загнали Курогосуто в тупиковую ветку, перекрытую обвалом, где в принципе нет никакого выхода, а тот исчез - у меня выбор остается скудный. Либо поверить в Черного Призрака, либо не поверить своим лучшим, проверенным людям. А с твоей точки зрения получается, что половина метрополитена сговорилась и пугает Черным Призраком самих себя.

На выходе караульный вручил ему обратно его катану. В принципе, Кирилл бы не возражал, если бы кто-то брал меч у него на хранение и выдавал только в моменты необходимости: несколько обременительная вещь. Самурайская пословица гласит, что даже если меч понадобится лишь раз в жизни, его надо носить с собой каждый день, но так уж вышло, что в час, когда оружие, доставшееся в наследство от прадеда, действительно понадобилось, Кирилл его с собой не взял.

Он не всегда был Рамэ Кьоджином. Первые годы его называли куда менее вежливо: "рамэ гайдзин". Сам термин "гайдзин", то есть "чужестранец", несет в себе пренебрежительный оттенок. Японцы не любят чужестранцев, и человек, который не знает их этикета и не может выучить язык, для них всего лишь гайдзин. И даже знание языка и обычаев - еще не повод перестать именоваться гайдзином, это Кирилл проверил на собственном опыте.

После тяжелых смутных лет, когда из первоначальных полутора миллионов, укрывшихся в подземке, осталось в живых едва полмиллиона, он оказался в одиночестве и с покалеченной ногой. Пока шла война за выживание, война всех против всех, его умение стрелять было весьма востребованным. И он стрелял - жить-то хочется, и не его вина, что полтора миллиона

в метро выжить не могут. Просто оборонял "свою" станцию и свои средства к выживанию от тех, кому повезло меньше.

Однако к тому времени, как смутные годы закончились и воцарился порядок, Кирилл остался один. Пока бушевала война - он был нужен всем, но из тех людей, с кем он шел через огонь пожаров и воду затопленных тоннелей, до "нового" времени не дожил никто. А станцию в результате политических договоров заполучил оябун, с которым Кирилл долго и упорно воевал. Пришлось уходить.

С введением "четвертого правила" он стал невостребованным как боевая единица. Редкие конфликты решались в духе феодальной Японии - на мечах. Японцы странные люди: когда на Токио лег смертоносный радиоактивный пепел, многие бросились в музеи - спасать наследие предков. В основном - мечи. Не по аптекам за медикаментами, не в магазины за консервами - а за мечами, мать их налево. При таком раскладе гибель миллиона людей от голода, болезней и войны - уже не трагедия, а обычная железная закономерность.

И хотя у Кирилла тоже был меч - не милитаристская поделка "син-гунто" , а настоящая катана с возрастом лет в триста - он не умел им пользоваться. И, что куда хуже, японцы не желали признавать его своим.

Природу тотальной неприязни к себе он понимал прекрасно. Каждый японец, глядя на него, непременно задавался вопросом: "ну почему этот гайдзин? Да он же занимает столько места и требует столько еды, сколько хватило бы на обоих моих дочерей, сыновей или родителей"...

В конце концов Кирилл, скитаясь между станциями и зарабатывая на жидкую похлебку разной работой, прибился к группе бродячих рабочих. Они относились к нему немногим лучше остальных, но им "хромой гайдзин" был нужен из-за размеров и силы. Когда требовалось помахать строительной кувалдой или таскать тяжести - с этим никто не справлялся лучше Кирилла.

Из задумчивости его вырвал радостный крик:

– Коничива, Кира-сама!

Он повернул голову, увидел на втором ярусе девчушку в рабочем комбезе и тепло улыбнулся ей:

– Коничива, Уруми-тян.

На местных женщин Кирилл вообще-то смотрел с таким же пренебрежением, с каким они когда-то произносили слово "гайдзин". Это сейчас он может насчитать на Синдзюку минимум десяток привлекательных девиц или дам, которые лягут под него с минимальными усилиями с его стороны или даже просто по знаку, что он не прочь на них оказаться. Но где они все были раньше, когда Кирилл еще не успел превратиться из хромого гайдзина в Рамэ-сама, известного бойца с позывным "Кувалда"?

Собственно, к мужчинам у него отношение такое же. Обращаясь к японцам, за исключением заслуживших его уважение, он держит дистанцию и никогда не употребляет вежливые приставки "-сан" и "-сама". И все хавают его невежливую фамильярность молча.

Коллега однажды заметил, что на Кирилла могут обидеться за столь оскорбительное поведение, на что Кирилл ответил:

– Я не пытаюсь быть невежливым. Просто не лицемерю.

Кто сеет ветер, гласит восточная пословица, тот пожнет бурю. Японцы всегда недолюбливали Кирилла, он платит им тем же.

Но к Уруми так относиться нельзя: слишком искренний и неподдельный восторг в ее глазах, когда она на него смотрит. Малышка - одна из немногих, кто старается звать его по имени, правильно оное выговаривая, и все никак не перестанет обращаться к Кириллу на "вы" и с приставкой "-сама", хотя спит с ним уже больше года. Для Уруми он - "идайна сенши", великий воин, который в одиночку ходит по самым гиблым местам и душит акусицунэ голыми руками.

Хотя на самом деле все было не совсем так.