Призрак Проститутки
Шрифт:
— Это все равно как рассматривать содержимое пылесоса, — пожаловался однажды Проститутка. — Ты высыпаешь кучу всякой дряни, но ведь может попасться и запонка.
Для меня же, признаюсь, те крохи, что вываливал мне Розен, представляли несомненный интерес. К примеру, он мог просветить меня по поводу того, что творится в Берлине. Розен поддерживал переписку с Диксом Батлером, и я немало слышал про Билла Харви, который, судя по всему, находился на грани нервного срыва. Поскольку мы не могли выяснить, каким образом русские обнаружили существование берлинского туннеля, вполне возможно, что КГБ уже какое-то время знал о нем и они соответственно подправляли многие свои разговоры. Харви теперь не спал и трех часов в сутки. Так писал Дикс. А я смотрел на обои с рыжими утками в ресторане «У Харви» и проникался своеобразием момента. Во-первых, я ужинал в ресторане, основанном сто лет назад человеком с такой же фамилией, как у моего бывшего шефа, а во-вторых, я увидел в другом конце ресторана Эдгара Гувера, садившегося за столик с Клайдом Толсоном[46]. Я даже заметил, что директор ФБР проследовал через зал к своему столику с тяжелой грацией океанского лайнера. Зная от К.Г. о бесчеловечности мистера Гувера, я мог сопоставить его массивность и самоутверждение с добротой прихрамывающего от подагры Аллена Даллеса.
Розен шепнул мне:
— А ты знал, что Гувер и Толсон любят пошалить?
Я не понял его:
— Ты хочешь сказать, что они бабники?
— Да нет. Любовники. Шалят друг с другом.
Я был в шоке. Несмотря на берлинский опыт, меня это просто сшибло с ног.
— Даже представить себе такое слишком мерзко, — сказал я.
Тогда Розен вернулся к разговору о Харви. Хочу я еще про него послушать? Я хотел.
— Одна из историй, которые ходят о Бешеном Билле, связана с его приемной дочерью. Друзья советуют ему подвергнуть ее медицинскому обследованию. Ведь КГБ мог врастить в младенца микрофончик, прежде чем подложить девочку на порог Харви. Харви молчит вмертвую. Но он не может поручиться, что такое немыслимо. Так что Харви сейчас под большим стрессом, как ни трудно в это поверить.
— Это ты узнал от Дикса?
— От кого же еще?
— Он в порядке?
— Просил передать тебе, что в Берлине стало ужасно мрачно после того, как туннель закрыли.
На следующем Четверге высокого уровня Проститутка тоже заговорил о КАТЕТЕРЕ. В тот день у него собралась чрезвычайно впечатляющая компания — такого еще не бывало на его семинарах. Кроме Аллена Даллеса тут были Фрэнк Уизнер и Десмонд Фицджералд, Трейси Барнс, Лоуренс Хьюстон, Ричард Биссел, Дик Хелмс, Майлз Копленд и четверо или пятеро незнакомцев, явно принадлежавших к верхушке Фирмы. Уже одно то, как они сидели, распрямив плечи, не сгибаясь под своим немалым весом, говорило об их высоком ранге. Розен шепотом сообщил мне, что вся компания после семинара отправится на ужин, который Аллен Даллес устраивает у себя дома в честь Проститутки.
Это был единственный раз, когда я знал столько же, сколько и Розен. Утром в сектор Аргентины — Уругвая заглянул неожиданный визитер. Это был будущий шеф резидентуры в Монтевидео. В июле его перевели из Токио, и он зашел однажды утром в контору, когда меня куда-то отослали, познакомился со всеми и исчез.
— Теперь ты увидишь его только в Рождество, — сказал Кросби, шеф моего сектора. Подобно другим сотрудникам, долго просидевшим на одном месте, он знал главным образом то, что сокрыто во тьме. Поэтому еще прежде чем встретиться с моим будущим шефом резидентуры, я уже немало был наслышан о нем. Его звали Хант, Ховард Хант, и в Вашингтоне он занимался тем, что наносил визиты нашему директору Аллену Даллесу, генералу Кейбеллу, Фрэнку Уизнеру и Трейси Барнсу.
— Возможно, он и должен обойти их всех как новый шеф резидентуры, — предположил я.
— Правильно, — сказал Розен. — Ему нет еще и сорока, а он уже шеф резидентуры. Наверняка хочет со временем стать директором.
А мне Хант, когда мы встретились, понравился. Невысокий, ладно скроенный, аккуратный, он был похож на военного. На его длинном остром носу около самого кончика была впадинка, указывавшая на то, что он хороший стрелок. Он был, безусловно, из тех, кто не ходит вокруг да около, а идет прямо к цели.
— Рад познакомиться с тобой, Хаббард, — сказал он. — Нам придется немало вместе построить. Я сейчас обхожу кое-кого из магнатов в нашей Фирме, чтобы нам позволили укрепить резидентуру. Они все поднимают крик: «Прячьте ожерелье из ракушек! Ховард Хант снова идет в рейд!» Но это действительно так, Хаббард. В разведке, если хочешь действовать эффективно, имей ДЕНЬГИ.
— Дассэр.
Он взглянул на свои часы жестом хорошо отработанного салюта.
— Так вот, приятель, — сказал он, — мы должны хорошенько узнать друг друга, но на данный момент у меня есть к тебе просьба.
— К вашим услугам.
— Отлично. Добудь мне приглашение на сегодня к Хью Монтегю.
— Дассэр. — Но я отнюдь не был уверен, что смогу выполнить его просьбу. Почувствовав нерешительность в моем ответе, он добавил:
— Если у тебя не получится, я всегда могу сделать это сверху. Я не преувеличиваю, говоря, что директор Даллес и Дикки Хелмс мои друзья, а я знаю, что они там будут.
— Ну, это был бы более верный путь, — признался я.
— Да, — сказал он, — но я предпочитаю быть обязанным тебе, а не мистеру Даллесу.
— Я понимаю, — сказал я.
— Заодно добудь мне приглашение и на ужин, — добавил он.
Как только он ушел, я позвонил секретарше Проститутки Маргарет Паг.
— Не знаю, хотим ли мы приглашать мистера Ханта, — сказала она. — Уж очень он всюду лезет.
— А вы не могли бы это сделать в качестве одолжения мне?
— Я понимаю. — Она вздохнула. Этот звук о многом говорил. Ей было шестьдесят лет, и она была профессиональной скрягой. Однако всякий раз в разговоре с ней я старался сказать ей что-нибудь приятное, и она вела этому счет.
— Я в настроении выслушать хорошую шутку, — сказала она. — Расскажите что-нибудь.
Утром Кросби рассказал мне анекдот в двух фразах, но я не был уверен, что он ей понравится.
— Почему баптисты не занимаются любовью стоя? — спросил я ее.
— Почему же?
— Потому что со стороны могут подумать, что они танцуют.
— Ох какой же вы испорченный! — воскликнула она. — О Господи, Господи, Господи! — Но произнесла она это веселым тоном. — Я постараюсь выполнить вашу просьбу. Дам возможность Ховарду Ханту пообщаться с нашими сливками. Когда Хью станет просматривать список гостей — хотя он всегда делает вид, будто этим не занимается, — я скажу, что это моя инициатива: надо дать вам возможность получше начать в Южной Америке. Так что, Гарри, не признавайтесь, что это исходило от вас. Ни при каких обстоятельствах. Хью считает, что со мной не сладишь. Я это серьезно, — сказала она, словно догадываясь, что я улыбаюсь (а я и улыбался), — так что держитесь такой линии.
— Клянусь.
— Хью не терпит, когда его друзья действуют через меня.
— Я же поклялся.
— О, вы и понятия не имеете, — сказала она, — сколько я с вас за это возьму.
4
— На прошлой неделе, — начал Проститутка, — мы провели экскурсию по шпионажу. В этой области основу составляют факты. А сегодня я намерен вступить в более сложный мир контрразведки, основанный на лжи. Или, может быть, следует сказать: на вдохновении? Актерами в этом театре выступают авантюристы, аристократы и психопаты. Но они составляют лишь половину команды. Менее видимая часть контрразведки — это система поддержки, готовая уделять бесконечное внимание деталям. Соответственно подлецы и ученые тесно сотрудничают друг с другом. При этом возникают сложности, которые нельзя недооценивать. Так, честный человек чувствует себя в безопасности, пока он не врет (так как ему редко приходилось иметь дело с неправдой), а врун чувствует себя в безопасности, пока по глупости не поведет себя честно. Стопроцентного вруна поймать нельзя. К примеру, он может сказать, что во вторник вечером сидел с молодой дамой в опере в ложе номер четырнадцать, а когда вы скажете ему, что этого быть не может, так как ложа номер четырнадцать принадлежит одному вашему знакомому, который во вторник вечером, как всегда, сидел там один, ваш врун посмотрит вам в глаза и заявит, что никогда не говорил, будто сидел в ложе номер четырнадцать, — он сидел в ложе номер сорок, и произнесет это столь безоговорочно, что вы ему поверите. Так что вруну ничуть не труднее жить, чем честному человеку.