Призрак Проститутки
Шрифт:
— Все это прекрасно, — заметил я, — но, когда вы прилетели в Берлин, вы же не могли знать, имел ли я возможность поговорить с К.Г.
— Я ехал независимо от того, было ли все проделано или нет, — сказал Проститутка. — У тебя все рушилось. А кроме того, возникли трения между Харви и Пуллахом. Гелен затеял очень непростую игру. Поэтому я должен был предпринять это путешествие, даже не имея на руках ничего, кроме собственных догадок. Так что запись разговора с К.Г. весьма укрепила меня в моем убеждении. Это талисман. Он лежал у меня в кармане на протяжении всего завтрака с Биллом. Эта запись укрепляла меня во мнении, что я знаю человека, с которым имею дело.
Кстати, мы с Харви завтракали в баре отеля «У зоопарка». Он знал, что я не захочу встречаться с ним на домашней травке Харви. А у него было такое же отношение к моему отелю. Но он, должно быть, прикинул, что при своих возможностях сможет подключить магнитофончик в баре. Однако после нашей маленькой беседы с тобой я переговорил с управляющим отеля, чтобы двое моих людей всю ночь просидели в баре. Они не могли ничего подключить для меня, но по крайней мере можно было не сомневаться, что и ни один из людей Харви ничего не подсунет. Таким образом, мы встретились на другое утро без всяких записывающих устройств, кроме того механизма, какой могли иметь при себе.
— Как же вам удалось записать Харви? — спросил я. — Он наверняка знал, что вы пришли с техникой.
— При мне был магнитофончик, который он едва ли мог унюхать. Игрушка, придуманная КГБ и опробованная русскими в Польше. Ты устанавливаешь ее в подъеме туфли — там и батарейка, и микрофон, и все, что надо. Но мы забежали вперед. Суть в том, что этот завтрак — кампари и круассаны для Билла, яйцо всмятку для меня — недолго состоял из обмена любезностями. Довольно скоро мы перешли к взаимным оскорблениям. «Эй, приятель, — говорит он мне, — я тут ломаю зубы на операциях в темных проулках этого гиблого места, в то время как вы, светские львы, лакомитесь с английской сволочью! Хо-хо-хо!» Он говорит мне, что вместо обеда опрокидывает три мартини — «двойной, двойной и еще раз двойной». Я спрашиваю, какой из пистолетов он выкладывает на стол. Он говорит: «Не пистолет, а тупоносые пули. Пистолеты, — сообщает он, — я меняю еще чаще, чем рубашки».
Тут Проститутка достал из нагрудного кармана запись беседы, взял первые две страницы и поднял их в воздух.
— Теперь все это тут зафиксировано, — сказал он. — Сам отстукал на машинке после того, как Харви ушел. Всегда как можно быстрее переводи запись с пленки на бумагу. Тогда яснее становится вся картина. Я смотрю на этот текст и вижу перед собой изогнутый ротик Билла, который так не вяжется с мерзостью, которую он извергает. О, как он гордился собой, уходя! Он считал, что я у него в кармане. — И с этими словами Проститутка вручил мне первые две страницы. — Сам догадайся, кто какой dramatis personnae[43].
«Зять. Теперь, когда мы вдоволь накатались на велосипеде вокруг да около, может, вы мне скажете, почему завтрак?
Упырь. Я решил, что пора проверить, в чьих руках карты.
Зять. Отлично. Значит, вы говорите про карты, а я готов поговорить о яичном пятнышке на вашем жилете.
Упырь. Не думаю, чтобы из нас двоих у меня капало изо рта.
Зять. Вы как броней покрыты протекционистским лаком. Кстати, ваш протеже вляпался в большую беду. Видите ли, я теперь знаю, кто такой ЛУК-ПОРЕЙ. Ваш протеже признался. Неужели вам не стыдно?
Упырь. Когда я расшифрую, что вы бубните, я буду готов подвергнуться вашему моральному осуждению.
Зять. Ну, так я скажу в открытую. Я намерен предъявить обвинение вам и генералу Ушастому. Вы ставите под угрозу операцию КАТЕТЕР. Вас не интересует то, что у меня есть доказательство? В данный момент у меня под стражей находится некий извращенец из бара, где развлекаются, мочась друг на друга. С него снимают информацию. Он рассказал нам кучу всего.
Упырь. Никто вам ни в чем не признавался. И этот Вольфганг вовсе не сидит у вас под арестом. Мне позвонили сегодня в шесть утра из Южной Германии. Так называемый „извращенец“ из бара, где писают, мертв.
Долгое молчание.
Зять. Возможно, немало народу прибьют гвоздями к мачте.
Упырь. Нет, дружище, это грубый нажим. Даже если мы с вами вступим в единоборство с теми картами, какие у вас на руках и какие, вы думаете, у меня на руках, мы оба добьемся лишь того, что утопим друг друга. Доказать ничего не удастся. Обе стороны безоговорочно замазаны. Так что давайте лучше поговорим о картах, которыми я на самом деле располагаю. Они сильнее, чем вы думаете. Тут вы в щель не пролезете, даже если сплющитесь».
Я дошел до конца второй страницы.
— А где остальное? — спросил я.
Проститутка вздохнул. Звук получился громкий, как низкая нота на деревянном духовом инструменте.
— Я помню степень твоего любопытства, — сказал он, — но больше ничего не могу тебе дать. С остальной частью записи придется подождать.
— Подождать?
— Да.
— И сколько времени?
— О-о, — сказал Проститутка, — не один год.
— Дассэр.
— Со временем ты, пожалуй, больше это оценишь. Это достаточно богатый материал. — Он окинул взглядом кабину самолета и широко зевнул. Это показалось ему достаточным для перехода к другой теме. — Кстати, — сказал он, — я заплатил по счету в отеле. С тебя причитается тридцать восемь долларов восемьдесят два цента.
Я начал выписывать чек. Эта сумма представляла собой одну треть моего недельного жалованья.
— Разве Фирма за такие вещи не платит? — спросил я.
— За меня — да. Я в командировке. А твой счет в отеле «У зоопарка» епископы оспорят. Скажут, тебе платят стипендию, покрывающую расходы на квартиру.
Конечно, Хью мог поставить это себе в счет. Я вспомнил, как мы с Киттредж однажды вечером мыли в плавучем домике посуду с помощью куска хозяйственного мыла.
«Хью, — заметила она тогда, — наверное, самый большой скопидом в Фирме».
— Дассэр. Тридцать восемь семьдесят два, — сказал я.
— Вообще-то тридцать восемь восемьдесят два, — поправил он меня и без всякого перехода добавил: — Не возражаешь, если я поговорю на тему, которую пытался развить вчера?
— Нисколько, — сказал я. — Буду только рад.
Я-то надеялся услышать больше про Харви, а получил вместо этого проповедь о злокозненности коммунизма. И пока я вынужден был слушать излияния Хью, мне было так же трудно сдерживать любопытство, как приступы боли от венерической болезни.