Призрак Проститутки
Шрифт:
— Ох, нет! — вырвалось у меня.
— Либертад сказала, что Пеонес готов был разобраться со мной, но она велела ему бросить эту идею. Сказала, что мы никогда себе ничего не позволяли. И если он меня хоть пальцем тронет, она больше с ним не встретится. Это была страстная речь, произнесенная с большим чувством. Она любит меня, заявила Либертад, как родного брата. Это вовсе не значит, что комманданте Пеонес поверил ей. Но мы уважаем власть страсти, будь это страсть плотская или порожденная преданностью. Пеонес понял. Ему придется заплатить страданием, если он усомнится в ее словах.
— В таком случае вам нечего бояться. — Я еще и представить себе не мог величину урона.
— Бояться мне есть чего. Пеонесу вовсе не требуется наносить мне удар впрямую. Это сделают его люди.
— Разве ему в этом случае не придется отвечать перед Либертад?
— Нет. Он скажет, что не давал никаких указаний полицейскому, который изуродовал меня. Он может даже наказать этого человека. Уверяю вас, следы замести легко. А если вина Пеонеса не будет достаточно ясна, Либертад не откажется от тех выгод, которые дает ей знакомство с ним.
— Не будет достаточно ясна? Но ведь это может исходить только от Пеонеса.
— Необязательно. Пытки входят в обыденную практику. Нардоне ненавидит коммунистов. Он ненавидит их даже больше, чем Эдгар Гувер. Коммунисты нанесли немало ран престижу Нардоне. И он занял позицию, схожую с садизмом. Нардоне убежден, что левые — это раковая опухоль, которую можно выкорчевать только пыткой. Так что нас ждут мученики из анархистов и коммунистов.
— По чьему приказу? По какому закону? Расскажите мне о подобных случаях. Я не верю.
— Полицейский может всегда арестовать вас. За то, что вы перешли улицу в неположенном месте. А как только вы арестованы, начинается драма. В полицейском участке нет левых, которые могли бы защитить вас. За последний месяц три человека, занимающие высокое положение в моей партии, были жестоко избиты. Изуродованы — нет, но ни один из них целый год не сможет трахаться с женщиной.
— Verdad?
Он рассмеялся. Неужели я был в таком шоке, что у меня даже вырвалось испанское слово?
— Я преувеличиваю, — сказал он.
— Действительно преувеличиваете?
Он передернул плечами.
— Я боюсь пыток.
Мы договорились о следующем: если Шеви каким-то образом заранее узнает, что ему грозит арест, он тут же позвонит мне. Если он сам не сможет, тот, кто будет звонить, должен употребить слово ЛИВЕНЬ.
Однажды вечером, за две недели до моего отъезда из Уругвая, у меня в кабинете раздался звонок, и мужской голос сказал, что звонит по поручению ЛИВНЯ. Звонивший не назвался, но сказал, что сеньор Фуэртес арестован час назад и находится в Центральном полицейском управлении. Только полицейский, находившийся на месте происшествия, мог об этом знать. Такой звонок означал, что Фуэртес подкупил полицейского, чтобы тот позвонил мне, и, следовательно, засветился.
Я был в ярости. Я даже сам не подозревал, как глубоко во мне сидит куратор. Я не столько тревожился за Шеви, сколько возмущался его паникой. Не пищит ли он по ерунде?
— Черт бы все это побрал! — рявкнул я и бросил трубку.
Однако я не мог не признать, что Шеви попал в серьезный переплет. Я пережил несколько тревожных минут и все же решил рискнуть и попросить Ханта поехать со мной. Хант не станет ждать, пока Шеви выпустят!
Однако Хант, как и следовало ожидать, расстроился.
— Черт побери, какой провал! Прикрытие нашего лучшего агента разлетелось по всему Монтевидео. Никакой пользы принести нам он уже не сможет.
— Знаю, но так случилось.
— Это ставит меня в дурацкое положение. В понедельник прилетает Арчи Норкросс, которому я должен передать дела. И вот вместо того, чтобы передать человеку резидентуру в хорошем состоянии, я должен помогать ему вытирать пятна от разбитого яйца.
— Мне очень жаль.
— Нам следовало предупредить Пеонеса о необходимости оберегать ЛА/ВРОВИШНЮ.
— Да мы же не могли, Ховард. Мы бы засветили Шеви.
— Ну ладно, я сейчас позвоню Педро. Достаточно будет одного звонка, чтобы все уладить.
Так ли? Я пережил еще одну неприятную минуту. Однако Пеонеса не оказалось в Уругвае: в Буэнос-Айресе проходил съезд полицейских.
Ховард бросил взгляд на часы.
— У меня ужин в загородном клубе. Займемся этим утром.
— Нельзя ждать до утра. За ночь можно причинить немало вреда человеческому телу.
— Ты думаешь, от этого действительно будет какой-то прок, если я поеду с тобой в тюрьму?
— Ховард, официально я же мелкая сошка из Госдепа. А кто вы, они знают. Ваше присутствие сработает. Вы уедете, как только они поймут, с кем имеют дело.
Он поднял руки, сдаваясь.
— Позвоню сейчас Дороти. Какого черта, ну потеряю я на этом час! Сегодняшний прием всего лишь очередное прощанье. — Он растер в порошок свою сигарету. — Этот тупица Шеви Фуэртес. Надо же было призвать нас на помощь! — Он вздохнул. — Ну по крайней мере покажем пример того, как должно относиться к своим агентам.
Центральное полицейское управление помещалось в здании муниципального суда — восьмиэтажном доме, построенном в начале века для новых, расширявшихся коммерческих структур. Теперь в холле маячили только тени развалившихся фирм. Закон и полиция забрали здание себе.
Мы даже близко не могли подойти к тюрьме. Она была пристроена сзади к нижним этажам, и я предложил найти заместителя Пеонеса. Мы выяснили, что его кабинет находится на шестом этаже и что лифт не работает.
Лестница была широкая и между этажами двойная. Я успел заметить, какое и там царит уныние. Сколько безграничного разочарования видели эти молчаливые своды, какая промозглость скопилась на судейских лестницах! Концы сигар, не долетевшие до плевательниц, валялись, как разбухшие осы, на полу из старого линолеума.