Призрак Проститутки
Шрифт:
Если иронией можно что-то исправить — а я думаю, что можно, — тогда позвольте вас заверить, что, поглощая эту роскошную еду, мы касались в разговоре тем, пограничных с нашей торжественно секретной миссией. Скажу лишь: мы собираемся провести совещание с агентом противника. Конечно, это будет происходить на нейтральной, даже дружественной почве, так что не буду ничего преувеличивать, но это будет совещание тяжелое по возложенным на нас обязанностям. Проходить оно, правда, будет легко и одновременно торжественно.
Галифакс всегда может улучшить атмосферу. Коллеги, наверно, любили его, когда он работал в Управлении стратегических служб. Вчера, пока мы летели на «пан-америкэн», он развлекал меня смешными анекдотами. Он немного боится самолетов — это напомнило мне теорию Дикса Батлера, утверждающего, что сильные мужчины не любят путешествовать по воздуху из боязни, как бы сидящий в них дьявол не перебрался в мотор. Услышав теорию Батлера о «крушении в пламени», Галифакс внес в нее дополнение: «В уничтожении своих собратьев есть нечто жутко завлекательное. Тебе открывается доступ в избранное братство. И человек, которого мы вскоре увидим, является прекрасным примером того». Тут Галифакс рассказал — а слухи об этом дошли до меня — о карательной вылазке, в которой он участвовал в Италии вместе с партизанами. В ходе ее Галифакс за три дня убил пятерых немцев: двоих из ружья, двоих из своего «люгера» (захваченного в качестве трофея), а одного — голыми руками.
«Я никогда не смог избавиться от этих воспоминаний, — сказал он. — Все время возвращаюсь к ним мысленно. Знаешь, это породило во мне чувство превосходства, ощущение власти над судьбами людей и великое беспокойство, не сумасшедший ли я».
«Почему вдруг сумасшедший?» — спросил я.
«Потому что я получил удовольствие от этих трех дней. Директор нашей школы, к моему удивлению, однажды сказал: если Господь захочет возложить на кого-то самую тяжкую миссию, он сделает его ангелом, несущим смерть коррумпированным, проклятым и порочным. Только редкие люди способны на такое, заверил он меня. Я не мог поверить услышанному. Мой отец, священнослужитель, не порицает уничтожение людей! Правда, когда он это говорил, глаза у него горели, а лицо было тупо-упрямое, как у многих янки. Я знаю, у меня тоже есть такое тупое упорство.»
Пусть вас, Киттредж, не собьет с толку выражение «тупо-упрямое». Галифакс употребляет его не в уничижительном смысле, нет, он имеет в виду упорство в сексе.
«В сексе я типичный янки, — признался он как-то мне. — По-моему, Гарри, у меня никогда не было эрекции, которую я не считал бы заслуженной и заработанной».
«Это не в моем стиле», — сказал я.
Мы рассмеялись. Тут довольно хорошенькая стюардесса, на которую Галифакс таращился с момента взлета (вызвав тем самым возрастающее глиссе улыбок с ее стороны), наконец остановилась поболтать с нами. Галифакс, естественно, приписал это исключительно себе, но, к его огорчению, интересовал ее я.
«Вы, случайно, не приятель Модены Мэрфи? — спросила она. И когда я позволил себе ответить „да“, она сказала: — Я работала в „Истерн“ вместе с Моденой, и она без конца говорила о вас. Я узнала вас по фотографии, которую она всегда носила с собой. Она считала вас замечательным».
«Ох как жаль, что она мне этого не сказала».
Мы условились: кто первый встретит Модену, передаст привет от другого.
Ну, Галифакс все это выслушал, а затем сообщил мне, что знал про Модену и всегда хотел с ней встретиться, хотя ловко поставленными вопросами я выяснил, что он всего лишь слышал ходившие по управлению сплетни о том, что я появляюсь в разных местах с красивой стюардессой, — заработал очко!
Я не собираюсь испытывать ваше терпение. Хорошенькая женщина не всегда любит слушать про другую хорошенькую женщину — это аксиома, но я взываю к вашему великодушию не без цели. Галифакс сделал мне в тот момент поразительное признание. У него появились, как он это назвал, «проскоки с эрекцией». Я упоминаю об этом не для того, чтобы выдать его тайну, а чтобы он был понятнее. По-моему, я начал понимать его отношения с Мэри — в последние годы такие проскоки, по-видимому, бывали часто, — зато какое возбуждение он испытывает в связи с нашей нынешней миссией. Несколько недель назад он ездил в Париж на рекогносцировку и вернулся, страшно довольный тем, что он снова в деле.
«Я чувствую, — сказал он мне, — что снова готов немного пожеребиться».
Я решил, что он возобновил отношения со своей секретаршей Элеонорой (которая обожает его), но оказалось, что вернулась старая приятельница — пристегните ремень! Могу поклясться, что она вам того не говорила! — Полли Гэлен Смит. Она умеет выбирать правильно!
Так что да, Галифакс был в отличном настроении. Он сберегает здоровье тем, что время от времени суется в дробилку, где перемалывают кости, и выходит из нее. Хотя в ходе предстоящей встречи нам не грозит физическая опасность — по крайней мере я так считаю, — она может привести к целому ряду малых и крупных катастроф в плане безопасности и карьеры. Промашка в этот момент может произвести такой же шум, как хлопанье крыльев гигантского птеродактиля. Но Галифакс, ведущий свой корабль в рискованные воды, пребывает в прекраснейшем настроении. Он рассуждает серьезно, с удовольствием об убийстве и смерти так, словно в его жилах течет средиземноморская кровь. В этом разговоре нас подогревает filet de boeuf aux poivres[213] и бутылка «Поммар-56». Галифакс сел на своего нынешнего конька, каковым является то, что Мэрилин Монро убили.
Он рассуждает об этом на протяжении всего обеда, а я думаю о другом. Разговор ушел от того, чего я ожидал. Мы, конечно, уже прошлись по наметкам, как вести себя, если во время встречи дело примет нежелательный оборот. Мы обговорили это в конторе и во время полета. Тем не менее я полагал, что хотя бы часть обеда будет посвящена нашей миссии, но этого не произошло. «Мы уже все утрясли, — сказал мне Галифакс, — давай поговорим о других вещах». И пустился в рассуждения. Сначала мне неприятно слушать об убийстве прелестной, блестящей, грустной и одновременно веселой молодой актрисы — это портит удовольствие от еды. Но Галифакс, видимо, понимает меня лучше, чем я сам себя. По-моему, он инстинктивно чувствует, что, высвободив большие и малые человеческие рефлексы, можно спокойнее представлять себе то же самое в отношении другого человека, даже если, как в данном случае, это страшный и омерзительный план. Перед возможностью столь серьезного дела стоит поразмыслить о не менее тягостном повороте в другой области тайных антреприз.
Попытаюсь пересказать это его словами. В конце концов, у меня есть на это право: я достаточно слушал достойного и доблестного Галифакса по разным поводам, поэтому, когда я пишу о нем, его голос звучит в моих ушах, а в данном случае он был весьма красноречив.
«Знаешь, — сказал он мне, — вначале я был абсолютно уверен, что Мэрилин прикончили по приказу Кеннеди, а то и он сам. Нетрудно сделать любой укол, если человек тебе доверяет. Джек или Бобби мог сказать Мэрилин: „Это смесь витаминов поистине динамитной силы. Творит чудеса“. А бедняжка готова была принять что угодно — будь то инъекция или пилюля».
Киттредж, наверное, надо вам пояснить, что последние пятнадцать месяцев Кэл был всецело занят этим делом: он не только собрал все, правда, весьма немногочисленные, свидетельские показания и, главное, отчет следователя — история Мэрилин Монро для него, проработавшего всю жизнь в разведке, превратилась в хобби. Он уверяет меня, что все факты, перечисленные в отчете следователя, указывают на убийство. При таком уровне барбитуратов в крови Мэрилин должна была принять пятьдесят капсул нембутала и хлоргидрата. Это должно было оставить след в желудке и в тонкой кишке. Однако в желудке, по отчету следователя, была всего одна ложка жидкости.