Призрак Проститутки
Шрифт:
— Какую же, сэр? — имел я глупость спросить.
— Пытаешься взлететь, не поднимая задницы.
По-моему, он успел вынести свой добрый приговор по крайней мере еще десяти моим коллегам, прежде чем у меня выровнялся пульс. Вперед, на Ферму!
9
Получив отпуск на уик-энд перед тренировками в Кэмп-Пири, я в пятницу вечером отправился в Нью-Йорк, где встретился с девушкой из Маунт-Холиуока, приехавшей в Нью-Йорк на пасхальные каникулы; мы неоригинально провели время, что не оставило ни у одного из нас воспоминаний, а в субботу я пригласил маму на обед в Эдвардианский зал отеля «Плаза».
Не знаю почему — потому ли, что наши отношения были слишком сложными или слишком поверхностными, — но мы с матерью никогда не были близки, и я никогда не поверял ей своих мыслей и планов, хотя она, как все прелестные и безупречно ухоженные блондинки, обладала неоспоримым влиянием на мужчин. Я постоянно чувствовал, довольна она мной или недовольна, — это проявлялось в первом же взгляде, который она бросала на меня. Она не терпела неприятных людей и была более чем щедра к тем, кто ласкал ее взор.
В тот день у нас был плохой старт. Она злилась, не получив от меня ни строчки за последние два месяца. Я не сообщил ей, что поступил в ЦРУ. Ее враждебность к моему отцу, предсказуемая реакция в этом разнузданном мире вседозволенности, подсказывала мне не афишировать того, что я последовал его примеру. Во всяком случае, я не должен был ей это сообщать. Теоретически жене, детям и родителям следовало говорить лишь то, что ты занят на государственной службе.
Поскольку моя матушка в таком случае немедленно все поняла бы, я сказал ей нечто туманное насчет того, что занимаюсь импортом из Южной Америки. Собственно, я даже собирался воспользоваться почтовыми возможностями Фирмы и время от времени посылать ей открытки из Вальпараисо или Лимы.
— И как же долго ты собираешься там пробыть? — спросила она.
— О, — сказал я, — эти импортные дела могут задержать меня на несколько месяцев.
— Где именно?
— Да всюду там.
Тут я допустил первую за этот ленч ошибку. В обществе матери я всегда совершал промашки. Или я считал, что могу ходить по краю пропасти? Ее чутье разрезало мои уловки на тоненькие, как вафли, слои.
— Милый, — сказала она, — если ты действительно едешь в Южную Америку, не скрывай, куда. Назови мне страны. Столицы. У меня есть друзья в Южной Америке.
— Но я не собираюсь посещать твоих друзей, — пробормотал я, призывая на помощь привычку надуваться, когда она знакомила меня со своими друзьями-мужчинами.
— А почему же нет? Это люди удивительно забавные, особенно некоторые. Мужчины-латиноамериканцы — сплошной комок чувств, а какая-нибудь девушка из хорошей семьи может подойти тебе в жены — кто-нибудь достаточно глубокий, чтобы оценить твою глубину, — ласково пробормотала она и в то же время критично, словно я был бусиной, которую требовалось нанизать на нитку. — Расскажи же мне, Гарри, что ты импортируешь?
Ну какой же из меня выйдет куратор, если я даже не придумал себе прикрытия?
— Ну, это точная военная техника, если хочешь знать правду…?
Она нагнула набок голову, окруженную пушистым ореолом светлых волос, уперлась щекой в белую перчатку и сказала:
— О святая Мария! Мы, значит, ездим теперь за точной военной техникой в Южную Америку! Херрик, ты действительно считаешь, что я фантастически глупа! Ты, конечно, поступил в ЦРУ. Это ясно. Я трижды кричу «ура». Я горжусь тобой. И я хочу, чтобы ты доверял мне. Скажи, что это так.
Меня так и подмывало это сказать. Тогда ленч прошел бы куда легче. Но я не мог. Это было бы нарушением первейшего правила, которое в нас вбивали. Более того, она сообщит этот секрет всем своим нью-йоркским друзьям — только-для-вас! Все равно как напечатать объявление об этом в Йельском студенческом журнале. Так что пришлось мне держаться моей истории. Ну хоть у нее и есть близкие друзья в Южной Америке, но я с куда меньшим презрением, чем она, отношусь к потенциальным экономическим возможностям латиноамериканцев. Что касается корпусов и пороха, не одна, а несколько стран Южного полушария могут конкурировать с нашими военными изобретениями. На этом можно делать деньги. А я хочу делать деньги, сказал я ей. Ради удовлетворения своей гордости и своего самосознания, если не ради чего-то другого. Я говорил достаточно возмущенно и убедительно для собственного уха, а у нее глаза наполнились слезами, и, вопреки тому, что это могло испортить ее артистически накрашенные ресницы, по щеке покатилась слеза, оставляя черный след. Все беды ее жизни запечатлелись этой черной полоской на щеке.
— Я подумала о всех тех, кого я любила, — сказала она, — и знаешь, Херрик, никто из вас никогда мне не доверял.
Обед продолжался, но, по сути, он уже закончился, и я первым же поездом уехал из Нью-Йорка в Вашингтон, а на другой день — было это в субботу — отбыл на Ферму.
Это означало, что надо было на автобусе доехать до Уильямс-берга, штат Виргиния, а потом на такси — до свежевыкрашенной будки и ворот в бесконечном заборе, возле которых была надпись: КЭМП-ПИРИ — ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ ЦЕНТР ПОДГОТОВКИ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ. В ответ на телефонный звонок часового в конце концов появился джип с пьяным морским пехотинцем за рулем — ведя машину, он все время вертел головой вверх-вниз, справа-налево, словно его бритая черепушка была лодчонкой, прыгавшей на волнах. В воскресенье явно можно напиться.
Мы ехали в сумерках по узкой дороге мимо прибрежных сосен, мимо полей, заросших колючим кустарником, наводившим на мысль о клещах и ядовитом плюще. Мы проехали целых две мили, прежде чем добрались до плаца. Вокруг него стояли деревянные бараки, несколько домиков, похожих на охотничьи, часовня и низкое строение из шлакоблоков.
— Это клуб, — наконец раскрыл рот мой водитель.
Я сбросил сумки на пустую койку в бараке, куда мне велено было направиться, и, поскольку рапортовать о прибытии было некому — лишь какой-то парень спал на втором этаже в общежитии, — отправился в клуб. Занятия у меня начнутся только утром, так что ребята из моей группы прибывали весь день. Одеты мы были, как принято одеваться в Вашингтоне по воскресеньям, и сразу видно было, что мы новобранцы. Не получив еще маскировочных костюмов, боевых ботинок и патронташей, а также обоюдоострых боевых ножей, как у окружавших нас ветеранов (а первое правило военной среды, как я узнал, гласило, что человек, пришедший на службу на неделю раньше тебя, уже ветеран), мы вовсю старались показать свою выносливость, поглощая одну кружку пива за другой. Мужчины за бильярдом и столами для пинг-понга загалдели, стремясь заглушить то, что происходило в дальнем конце бара, где были устроены прыжки с парашютной вышки. Стажеры-ветераны в маскировочных костюмах вскакивали на бар из красного дерева и с криком «Джеронимо!» спрыгивали на пол, соединив ноги, согнув колени, а затем катились по полу.
В одной из групп разговор шел о взрывчатке. Довольно скоро вновь пришедшие присоединились к дискуссии о технических деталях. Я слушал, кивал и заглатывал пиво, как волк, гонящийся за подстреленной дичью. «Зеленый пунш» в ресторане «У Мори» едва ли исчезал бы быстрее в моей глотке.
Я лег спать на верхнем этаже в моем новом бараке, и койка, вдруг превратившись в гондолу, понесла меня по таинственным каналам. И меня посетило видение. Мне явились дальние мои родственники, евреи, верившие в существование двенадцати праведников. Однажды в Йеле лектор по истории средних веков рассказал нам о существовавшем в гетто древнем поверье: оказывается, Бог не уничтожал Вселенную всякий раз, как люди приводили его в ярость, благодаря двенадцати праведникам. Ни один из двенадцати не считал себя человеком исключительным, но природная и бесхитростная доброта каждого из этих редких людей была настолько угодна Богу, что он терпел нас, остальных.