Призрак Рембрандта
Шрифт:
– Но только не в том случае, если ваш служащий живет в часе езды от вашей компании, – холодно парировала она.
– В Тутинге, кажется? Или в Стипни? – иронично выгнул бровь Ронни.
– В Крауч-Энде.
– В Крауч-Энде. Ну разумеется.
Сам-то Ронни, естественно, обитал на фешенебельной Чейни-Уок, в том самом доме, где когда-то проживали американский живописец Джеймс Мак-Нейл Уистлер и его знаменитая мамаша.
– Разумеется, – подтвердила Финн и, одарив директора самой фальшивой из своих улыбок, поспешила к лестнице.
С нее было достаточно: она опасалась, что от этого обмена любезностями в ее остывающем кофе скисли сливки.
– И никаких крошек, мисс Райан! – крикнул Ронни ей вслед.
– Ни единой! – заверила его Финн, даже не обернувшись.
Она уже поднялась на площадку и, буркнув себе под нос: «Придурок!» – поспешно свернула в коридор.
2
Кабинет Финн, крошечная комнатушка без окон, больше похожая на кроличью клетку, затерялся в лабиринте коридоров и таких же клеток на втором этаже «Мейсона – Годвина». То есть, поскольку дело происходило в Англии, он назывался, разумеется, не вторым, а первым, а первый этаж именовался здесь цокольным, что, с одной стороны, было вполне логичным, но с другой – здорово раздражало. Иногда Финн вообще казалось, что она переехала не в Англию, а прямиком на страницы «Алисы в Стране чудес». Что тоже было в некотором роде логичным, поскольку на самом деле Льюиса Кэрролла звали вовсе не Льюис Кэрролл и был он совсем не писателем, а профессором математики и богословом.
Лондон представлялся Финн странным местом, населенным еще более странными людьми. Мать, умершая всего год назад, как-то объясняла ей, что на Англию, как и на прочие европейские страны, давит груз слишком долгой истории. «От этого их цивилизация слегка искривилась, детка. Все они стали немного эксцентричными и норовят все усложнять – от элементарных человеческих проявлений до порнографии», – предупреждала она дочь. Насчет порнографии Финн точно не знала – все ее знакомство с этой отраслью предпринимательства ограничивалось рекламными листовками, которые проститутки всех специализаций наклеивали в телефонных будках, – но в том, что люди здесь обитают довольно эксцентричные, она уже имела возможность убедиться на личном опыте. Покончив с пончиком и кофе, Финн постаралась забыть о Ронни и включила компьютер.
В тот день ее работа состояла в бесконечном изучении старых списков клиентов, для того чтобы в итоге выбрать из них тех, кого могли бы заинтересовать лоты, выставляемые на торги в конце апреля. Аукцион намечался нелегкий: на этот раз он не посвящался какой-нибудь конкретной теме вроде «Между двумя войнами. Произведения британских художников 1918–1939 годов», а представлял собой что-то вроде весенней генеральной уборки, во время которой аукционный дом избавлялся от всяких непроданных остатков: начиная с полудюжины полотен дельфтской школы, залежавшихся в фондах аж с пятидесятых годов, до небольшого Сезанна, которого Ронни придерживал, дожидаясь самого благоприятного момента.
Собственные фонды играют немаловажную роль в работе любого аукционного дома. Широкая публика даже не подозревает, что в основе этого бизнеса лежит самая заурядная спекуляция. Все крупные дома уже не первую сотню лет подрабатывают тем, что скупают произведения искусства не для клиентов, а для себя, а потом в подходящий момент сбывают их с молотка, кладя в карман не комиссионные, а полную стоимость товара.
Апрель в этом смысле не являлся исключением: более половины лотов, проданных за последние двенадцать месяцев, были спущены в зал торгов из собственных запасников «Мейсона – Годвина». Поговаривали, что в прошлом году Ронни сильно потратился на приобретение произведений сомнительной ценности, а в некоторых случаях и сомнительного происхождения. Финн, например, наверняка знала, что совсем недавно он купил бюст Пьеро де Медичи, якобы созданный современником Леонардо, скульптором Мино да Фьезоле, а в результате тот оказался умелой подделкой середины восемнадцатого века, автором которой был небезызвестный Джованни Бастианини. Разница между двумя скульпторами была примерно такой же, как между платиновым слитком и чугунной чушкой, ошибка оказалась весьма дорогой, и потерянные деньги требовалось как-то компенсировать. Финн не думала, что у Ронни хватит наглости продать фальшивку как настоящего Фьезоле, но выдать ее за «прекрасный образец скульптуры Возрождения» он, возможно, попытается.
К половине первого она закончила с клиентами на букву «Д» и вышла перекусить. Так как позволить себе ирландское рагу в историческом пабе «Муллиганз» Финн не могла, она ограничилась куском разогретой пиццы в кафетерии и уже скоро опять сидела за компьютером, копаясь в клиентах на букву «Е». К четырем часам она начала жалеть о том, что не курит и, стало быть, не имеет ни малейшего предлога хоть на минутку выйти на улицу и постоять под дождем. Наверное, она умерла бы со скуки, не дотянув до конца рабочего дня, но ее спас звонок из приемной.
– К нам тут забрел какой-то тип с пакетом под мышкой, – заныла Дорис, чей голос всегда действовал на Финн, как скрип железа по стеклу. – Я ему объясняла, что мы не делаем атрибуцию без экспертизы, но он уверяет, что у него Ян Стен. Я послала его к вам. Этого типа ни с кем не спутаешь, дорогуша: на нем дурацкая футболка с надписью «Гарвард». Фиолетовая. И грязные кроссовки.
Иными словами, совсем не тот человек, у которого под мышкой может оказаться голландский мастер семнадцатого века. Тон Дорис не оставлял сомнения в том, что она просто решила сплавить назойливого посетителя Финн.
– Американец?
– Англичанин, но очень настырный. Требовал самого мистера Де Паней-Коттрелла, но я ему объяснила, что придется ограничиться вами, мисс Райан. Разберитесь с ним, пожалуйста.
Дорис повесила трубку, не дожидаясь ответа. Скорее всего, судьбу посетителя решило название американского университета на его футболке. Финн быстренько набрала в строке поиска имя Яна Стена и убедилась, что «Мейсон – Годвин» уже имел дело с этим голландским живописцем. Небольшая жанровая сцена – селяне, танцующие вокруг майского шеста, – ушла почти за миллион фунтов стерлингов. Ян Стен всегда ценился высоко, даже при жизни.
Через пару минут в дверях ее кабинета показалась высокая фигура. Все было именно так, как описала Дорис: фиолетовая гарвардская футболка, грязноватые «найки», а под мышкой – пакет в коричневой оберточной бумаге, перевязанный простой бечевкой. Кроме кроссовок и футболки на посетителе были не слишком чистые джинсы, сильно потертые на коленях. Определенно не похож на счастливого владельца Яна Стена или иного шедевра.
Дорис не упомянула только о том, что посетитель был чрезвычайно хорош собой. Худое, загорелое лицо, копна светлых, выгоревших на солнце волос и фигура, как у олимпийского чемпиона по плаванию. Очень большие, ярко-синие глаза симпатично щурились за стеклами круглых, как у Гарри Поттера, очков. И посетитель, и пакет были слегка забрызганы дождем. Зонта у него в руках Финн не заметила. Он был, пожалуй, немного старше ее: лет тридцать с небольшим. Финн улыбнулась незнакомцу:
– Я могу вам чем-нибудь помочь?
– У меня тут картина…
Он достал из-под мышки пакет и показал ей. Определенный оксфордский акцент, причем настоящий, а не напыщенная, гнусавая подделка, как у Леди Рон. Пакет при ближайшем рассмотрении оказался продолговатым, примерно двенадцать на шестнадцать дюймов – как раз подходящий размер для Яна Стена. Посетитель бережно положил его на стол.
– Садитесь, пожалуйста. – Финн кивнула на единственный свободный стул. – Кстати, меня зовут Финн Райан. – Она еще раз улыбнулась.