Призрак Рембрандта
Шрифт:
– Да ни на что я не претендую! – возмутилась Финн.
Сэр Джеймс удовлетворенно кивнул.
– Как бы то ни было, – продолжал он, – мистер Богарт оставил для вас двоих совершенно четкие инструкции.
– Для нас двоих? – изумился Билли.
– Да, наследство оставлено вам в совместное пользование. Оно состоит из трех частей.
– Каких? – нетерпеливо спросила Финн.
– Из картины, которая находится в соседней комнате, из дома, который находится в Амстердаме, и из судна «Королева Батавии», которое, согласно имеющимся у меня сведениям, находится где-то у западного побережья Саравака.
4
Капитан сухогруза «Королева Батавии» Конрад Брини Хансон глубоко затянулся местной сигаретой «кретек» и с отвращением выдохнул пахнущий гвоздикой дым в раскаленный воздух. Он стоял на крыле мостика, таком же проржавевшем, как и вся остальная посудина, и, облокотившись на изъеденные солью поручни, смотрел вдаль.
Нос стоящего на якоре судна мерно покачивался на встречных волнах: начинался отлив. В трех четвертях мили впереди виднелся берег Танджунг-апи с густой зеленой каймой джунглей. Ленивые волны, ударяясь об изогнутый песчаный пляж, вскипали белой пеной. Пейзаж казался на удивление мирным, но Хансон знал, что это только иллюзия. Скоро это место станет очень негостеприимным и даже опасным: во время отлива над длинной каменистой отмелью останется не больше шести футов глубины.
Если чертов механик не запустит двигатель в ближайшее время, они застрянут здесь на несколько часов, а то и вправду сядут на мель. Он слышал, как внизу, под палубой, Максевени колотит по железу чем-то тяжелым, изрыгая при этом чудовищную смесь английских, малайских и самых последних шотландских ругательств, способную поставить в тупик даже самого искушенного лингвиста.
Темноволосый, дочерна загорелый капитан еще раз затянулся своей пряной сигаретой и сердито засунул окурок в наполненную песком консервную банку, специально для этой цели прикрученную к поручням. Внизу на раскаленном полубаке работали двое матросов: мощный, голый по пояс гигант по имени Али красил палубу, а его костлявый приятель Арманд обивал ржавчину. Они были странной парой: Али, родом из Мозамбика, черный, как кусок угля, весь в татуировках и шрамах, о происхождении которых он не распространялся, и Арманд откуда-то с Балкан, бледный, как вампир, никогда не снимающий со своей бритой головы смешную нейлоновую шапку с ушами.
Брини Хансон отвернулся от черно-белой парочки и опять уставился на зеленую кайму джунглей. Он-то кто такой, чтобы называть их странными? Как его самого занесло в этот проклятый край охотников за головами и пиратов? Как вышло, что благовоспитанный датский мальчик из Торсминда тратит жизнь на то, чтобы доставлять партии велосипедов и флуоресцентных лампочек из Бангкока в Шанхай или дамские сумочки, какао-порошок и запчасти с Тайваня в Манилу? Почему целыми днями он маневрирует между бесчисленными островами, рифами и банками, а ночами с завидной регулярностью отбивает атаки террористов из «Абу-Сайяф» или фанатиков из Исламского фронта, которые, до зубов вооружившись гранатометами РПГ и китайскими АК-47С, подваливают к борту на украденных у рыбаков суденышках? И какого черта он борется с тайфунами, муссонами и цунами на этом дряхлом корыте, перестроенном из патрульного корабля времен Второй мировой войны?
На все эти вопросы имелся один простой ответ. Все дело в том, что Брини Хансон не любил селедку. Терпеть не мог ее вида, вкуса и запаха, особенно в соленом виде, а потому не желал всю жизнь ловить ее, как делали это его отец и дед. Брини всегда придерживался простой и разумной философии: живи и давай жить другим. Он не станет трогать селедку, и тогда селедка оставит в покое его.
Стоило принять такое решение – и дальше жизнь покатилась как по рельсам. После школы – пять лет в военно-морском училище, три – на ледоколах, два – на судах снабжения, потом – торговый флот: сначала матросом на сухогрузах и скотовозах, медленное повышение от должности к должности и наконец капитанская лицензия, вскоре потерянная в пьяной драке в Коулуне. А потом – пробуждение в ночлежке в Маниле, десятилетний пацан, обчистивший его карманы, портовый кабак и бессвязный разговор со старым капитаном Ником Лумберой, после которого он и оказался на «Королеве Батавии» в должности сначала второго, а затем старшего помощника. Потом – девятибалльный шторм в Малаккском проливе, и в самый разгар его – инфаркт и смерть доброго старика Никомедоса. «Королева» тогда везла в Бомбей груз ментоловых пилюль от кашля, и все судно пропахло ими, как палата чахоточного.
Тело Лумберы убрали в холодильник, а Хансон вывел «Королеву» из шторма и доставил пилюли в Бомбей строго по расписанию. Судовладельцы – судоходная компания «Шанхай – Суматра», крошечный филиал морской империи Богартов, – остались им довольны и предложили занять место капитана, не задавая при этом лишних вопросов. В конце концов, не так-то просто найти квалифицированного и опытного моряка, готового без конца водить судно наподобие трамвая между двумя дюжинами примитивных, мелководных портов. Хансон почти без колебаний принял предложение, поскольку знал, что лучшее он вряд ли когда-нибудь получит.
С тех пор прошло уже десять лет. Еще два-три года, и он будет считаться человеком средних лет. Денег не скопил, пенсии не заработал, семьи не завел. «Королеве» почти семьдесят, срок ее службы давно закончился, ремонтировать ее нет смысла, и значит, уже скоро он получит приказ отвести старушку в Аланг – печально знаменитое кладбище кораблей на побережье Индии, которое еще называют «Берегом мертвецов». А вместе с этим истечет срок и его службы, хотя свой конец он найдет не на кладбище кораблей, а, скорее всего, на дне бутылки, выпитой в душной комнате над каким-нибудь баром в Рангуне. Хансон сунул в песок еще один окурок. Просто удивительно, как мало времени ему потребовалось на то, чтобы вспомнить всю свою жизнь.
– Jakolin mo ako!
Люк у левого борта, прямо под крылом мостика, с грохотом распахнулся, и из него вылез Максевени: на лице, сплошь усыпанном веснушками, – черные ручейки машинного масла, волосы забраны под сетку, сделанную из женских колготок.
– Шлюха inang trabaho ito! Ya wee houghmagandie сукин сын! Треклятый ming mowdiewark дерьмоед! – Он отхаркнулся и выплюнул за борт что-то похожее на сгусток дизельного топлива. – Cack-arse hamshanker! У меня уже нутро винтом заворачивается от этой гребаной tam-tiz fanny-bawz хрени! – Он с силой пнул торчащий из палубы грибок вентилятора. – Yah Hoor! Yah pok-pok Ang okie овца mo amoy ang задницу!
Он помолчал немного, а потом на чистом мандаринском наречии помянул родню своего врага вплоть до восемнадцатого колена:
– Cao ni zu zong shi ba dai!
Хансон знал, что старший механик может продолжать в том же духе битый час, ни разу не повторившись.
– Проблемы, Скотти? – окликнул он его.
Максевени задрал голову и посмотрел на него, прищурив и без того маленькие, черные, как бусины, глазки. Он был похож на разъяренного суслика, на которого напялили промасленный комбинезон.
– Я не терплю, когда меня так называют, и ты это отлично знаешь! – рявкнул он с острым, как уксус, и густым, будто патока, эдинбургским акцентом. – Мой папаша был такой же шотландец, как это гребаное корыто – авианосец! А ты лучше заткни пасть!
Он еще раз сплюнул за борт и воинственно уставился на Хансона.
Своим появлением на свет Уильям Тунг Максевени был, по его собственным словам, обязан давней встрече рыжеволосого шотландца-бухгалтера, ведущего строгий учет прибылей от опиумной торговли, и проститутки из Макао по имени Тунг Ло Мей. За прошедшее после их знакомства столетие предки Максевени продолжали с энтузиазмом смешивать расы и национальности, и в результате в китайской прачечной, расположенной на окраине Эдинбурга, родился Уилли. Почти с самого рождения он начал мечтать о том, чтобы оказаться как можно дальше от дождей, туманов и Шотландии, а потому при первой же возможности поступил в матросскую школу в Брантсфилде – ту самую, которую за несколько лет до него закончил Шон Коннери, а уже в четырнадцать лет завербовался мотористом на пароход «Ланаркшир», следовавший в Африку, а оттуда – в Южную Азию. С тех пор Максевени ни разу не был в Шотландии и успел сменить не меньше полусотни судов, пока не застрял на «Королеве Батавии», ставшей ему и домом, и родиной.