Призрак в магазине канцтоваров

Хян Со

Он пытался изобразить их мечты: Хён хотел свободно путешествовать по миру, а Сокки – рисовать. Обещанная картина, которую брат не успел завершить.

– Перед смертью он кое-что сказал: «Мне жаль, что я не сдержал обещание, данное брату Хёну. А еще я хочу немного пожить в реальном мире, а не в своих мечтах на бумаге», – передал священник.

Сокки был католиком. Встреча со святым отцом, проповедовавшим о людском равенстве вопреки титулам и чинам, перевернула его мир – в жизни засиял луч надежды. Слуги, над которыми издевались богачи, женщины, обязанные беспрекословно

подчиняться мужу, выходцы из низшего сословия, к которым относились хуже, чем к животным, – все они собирались в доме Юн Сониля и слушали проповеди святого отца. Среди них был и Сокки. Бумаги, спрятанные в тубусе, перевозил тоже он.

Хён знал о религии брата, поэтому втайне помогал и сам сблизился с Юн Сонилем. Чтобы отвести подозрения от Сокки, ему и Сонилю нужно было периодически встречаться. Вдобавок он первым узнавал о всех планах и предложил идею с тубусом. Бумаги также доставляли по очереди: иногда Хён, иногда Сокки.

– Я собираюсь сдаться, – произнес священник. – Слишком много братьев и сестер погибло, защищая меня. Не могу больше этого видеть. Спасибо тебе за все.

Он отдал стоявшему рядом мужчине письмо, которое надо было доставить в Пекин. Внутри была рекомендация принять владельца письма в семинарию. Мужчину звали Хон Киён, он служил в тайной полиции.

Примерно год назад, когда во двор дома одной старой женщины вошел мужчина в форме, священник подумал, что все кончено. Но тот не собирался устраивать обыск или арестовывать хозяев. Хон Киён вдохновился рассказами одного заключенного о католицизме и тоже стал верующим. От природы он обладал уникальным сыскным талантом, поэтому без труда вышел на Юн Сониля. Приняв веру, полицейский втайне помогал святому отцу, братьям и сестрам, присматривал за ними. Несколько раз прикрывал и Сокки, хотя молодой человек даже не подозревал об этом. Хон Киён спас жизнь многим.

Хён скрутил рисунок, вытащил свою печать и положил в тубус. Здоровой рукой он вырыл яму, закопал тубус, как две капли воды похожий на тот, что смастерил брат, и заложил сверху камнями. Теперь Сокки не расстанется с тубусом и в загробном мире.

Священник и Хон Киён молча наблюдали. Закончив, Хён попросил Киёна пройтись с ним. Тот кивнул. Поклонившись святому отцу, мужчина пошел прочь стремительной, как у дикого животного, но в то же время расслабленной походкой. Хён последовал за ним, не зная, будет ли суждено ему когда-нибудь вернуться.

* * *

Хён, вернее, Сокки закончил свой печальный рассказ.

– Значит, ты не Хён, а… Сокки? Тот, которого похоронили вместе с тубусом? – ошеломленно спросила Танби.

– Да, тайный художник Со Сокки – это я, – задумчиво ответил молодой человек, словно взвешивая свою жизнь на весах.

– Но как такое может быть?

– Танби, спасибо тебе, – внезапно произнес он.

– За что?

– За все.

Танби улыбнулась и больше ничего не спрашивала.

Расставание – не конец жизни

Сокки все вспомнил, но не спешил заканчивать картину. Он знал, что желал изобразить, о чем мечтал,

но кисти пылились в углу. Дело в том, что ему хотелось оттянуть момент расставания.

Наступило первое воскресенье августа – прошло ровно сто дней с его пробуждения. Танби предлагала отдохнуть, но молодой человек с самого утра без перерыва работал в магазине.

В тот день они закончили раньше обычного, и Танби пригласила Сокки в гости. Впервые за все время. Он удивленно рассматривал интерьер, как вдруг заметил на столе фотографию маленькой Танби с мамой.

Сокки достал из тубуса кисти, чернильницу, чернильный камень, именную печать, бумагу, разложил их на полу, глубоко вздохнул и начал творить.

Сперва он нарисовал белого коня и Хёна, рассекавших просторы дикого поля. Затем раскрасил небо в багряный закат, добавил несколько штрихов и завершил начатое. На картине они с Хёном находились порознь, но была одна общая черта – оба не сводили глаз с заката.

Сокки потянулся к штемпельной подушечке. Ее не открывали сто пятьдесят семь лет, поэтому крышка поддалась с трудом. Молодой человек окрасил красными чернилами печать, глубоко вздохнул и поставил отпечаток на листе. Картина была закончена.

Сокки выглядел умиротворенным. Пора уходить.

– Может, сначала поешь? – предложила Танби, не в силах скрывать грусть.

Она вытащила из шкафа упаковку с лапшой и поставила на плиту кастрюлю воды. Пока та закипала, Танби помыла огурцы с зеленым луком и мелко порезала их, затем достала из морозилки кусочки говядины и принялась жарить. Дом наполнился звуком скворчащего мяса и невероятным ароматом.

Когда вода закипела, Танби бросила туда лапшу, недолго поварила, промыла под холодной водой и откинула на дуршлаг. Она все делала быстро и четко. Затем мелко покрошила сушеные водоросли и достала из холодильника контейнер с кимчхи. Остался последний штрих.

Танби разложила лапшу по тарелкам, полила соусом из набора, добавила немного сахара, кунжутного масла, украсила сверху огурцами, луком, посыпала свое произведение сушеными водорослями и слегка посолила.

Наконец, она вытащила из контейнера кимчхи. Танби ела ее, когда особенно сильно скучала по маме, ведь это последнее, что та успела приготовить перед смертью. Девушка решительно подцепила один из кусков палочками – под ним уже виднелось дно. Она промыла кимчхи под водой и поставила рядом с мясом. Еще Танби разогрела суп с соевой пастой, который приготовила бабушка.

– Попробуй, – сказала она Сокки. – Это еда для души.

– В смысле?

– Успокаивает душу. Моя мама готовила лапшу именно так. Лучшее блюдо на свете.

– Сейчас же попробую.

Сокки перемешал содержимое тарелки и набил полный рот. Кисло-сладкий соус и лапша гармонировали с хрустящими огурцами и луком, жареное мясо в остром соусе добавляло необычайный оттенок вкуса, а кимчхи подчеркивало глубину. Сокки в мгновение ока опустошил тарелку, заедая все супом.

– Никогда не пробовал ничего вкуснее! – воскликнул он. – Вот уж действительно – блюдо для души. Так объелся, что не могу пошевелиться. Спасибо!