Призрак Великой Смуты (CИ)
Шрифт:
Сказав это Акинфий вздохнул.
– То племяша моего покойного, Степана, женка, – пояснил он прапорщику Воронину. – Погиб он на германском фронте год назад. Но бестолковая баба – сил на нее моих нет. Поперлась куда-то одна в такое время, вы только на нее поглядите.
– Ладно, дядя Акинфий, – примирительно сказал прапорщик Воронов, – будет с нее. Женщины – это такие тонкие существа, что нам мужчинам их ни за что не понять. Успокойтесь девушка, тут вас никто не обидит.
Услышав, что человек весь с головы до ног одетый в белое назвал ее девушкой, Дарья захлопала ресницами еще сильнее. От удивления у нее даже слезы высохли.
Кстати, взятый в плен со спущенными штанами офицер тоже оказался старым знакомцем Акинфия, только с другой стороны. Бывший подъесаул Аргунского
На дневку, предварительно выставив секреты, отряд устроился в небольшой балке верстах в пяти от Даурии. Ждали темноты, которая зимой наступает тут довольно рано. Тут же был самым жестоким образом допрошен и после чего прикончен барон Тирбах, причем сделала это Дарья, недрогнувшей рукой пристрелившая насильника из бесшумного оружия прапорщика Воронова. Кстати, ее тоже расспросили, и этот рассказ дополнил сведения, полученные при допросе языка.
Есаул Семенов со своим штабом уже неделю жил в пристанционном ресторане. Там же околачивался и раненый при штурме перевала его главный помощник барон фон Унгерн. Охраняла их полусотня конных баргутов и рота наемников-сербов, искренне убежденных в том, что заключив Рижский мир, русские вообще, и правительство Сталина в частности, их предали, и потому послушно исполнявших самые бесчеловечные приказы Семенова и Унгерна.
Раздосадованные неудачей, которую они потерпели у станции Борзя, эти двое лютовали так, что народ уже не знал, куда от них деваться. Семеновское воинство не жалело ни старого, ни малого. Вот и Дарья попробовала от них сбежать, но была настигнута бросившимся за ней в погоню бароном Тирбахом и чуть было не погибла.
Покачав головой, старший лейтенант Бесоев приказал готовиться к ночному делу, ради которого они, собственно говоря сюда и пришли. Кстати, за время недолгого общения с Дарьей он умудрился запасть в ее истосковавшееся по любви сердце. А то как же, красавец мужчина – храбрый боевой офицер, и при этом веселый и обходительный. Что она там себе еще нафантазировала – Бог весть, но пока речь собственно не об этом.
Когда окончательно стемнело и на небе зажглись холодные зимние звезды, спецназовцы проверили оружие, надвинули на глаза ноктовизоры, а казаки из сотни Ивана Тетери нацепив погоны, сели наконец в седла своих боевых коней. Сводный отряд в поздних сумерках выступил к станции Даурия.
Первыми умерли внезапно взятые в ножи часовые на околице, после чего спецназ и движущиеся следом казаки растеклись по пристанционному поселку, беспощадно убивая всех встречных, зная, что местные жители, исполняя приказ есаула Семенова о комендантском часе, с наступлением темноты безвылазно сидели по своим домам. Полчаса спустя дело было сделано: есаул Семенов, барон фон Унгерн и еще один персонаж, начальник семеновского штаба полковник Леонид Вериго, были оглушены и ослеплены светошумовой гранатой и связаны. Всю их охрану уничтожили, после чего из застенков контрразведки, которую возглавлял покойный барон Тирбах, были выпущены все узники.
Сделав дело, старший лейтенант Бесоев по рации вышел на связь с бронепоездом и сообщил Сергею Лазо и Зиновию Метелице, что станция Даурия ими освобождена, командование особого манчжурского отряда или уничтожено или взято в плен, и что завтра с утра можно начинать штурм перевала. До окончательного разгрома того, что осталось от банды Семенова, оставалось совсем немного.
А ночью к разместившемуся в ее доме старшему лейтенанту Бесоеву на цыпочках, дрожа от волнения как незамужняя девица, пришла Дарья. Ни слова не говоря, она задула свечку, после чего спустив с плеч ночную рубашку, всхлипнула и нырнула к нему под одеяло, прижавшись своим горячим, истосковавшимся по любви телом. Вот и пойми после этого женщин…
14 февраля 1918 года. Владикавказ. Александровский проспект. 10, Гостиница «Париж».
Михаил Александрович
Никогда бы, даже в самых страшных своих снах, я не воевал в России против жителей России. Но теперь настало такое время, когда мне довелось испытать все «прелести» гражданской войны, которая, как я раньше полагал, возможна лишь в Мексике или Северо-Американских Соединенных Штатах. Нет, я прекрасно понимаю, что есть у нас и такие, кто мечтает растащить нашу матушку-Россию на куски, и за плечами у них стоят наши бывшие союзники по Антанте или бывшие враги вроде турок. Об этом мне рассказывал и человек из будущего – полковник Бережной, и мой современник господин (товарищ) Сталин. Да я и сам смог в этом убедиться во время моего участия в боевом походе корпуса Красной гвардии по территории, раньше называвшейся Российской империей, а теперь ставшей Советской Российской Республикой. Как там у Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка». Да, уж, лучше не скажешь…
Правда, похоже, что во Владикавказе кровь лить мне все же не придется. Здесь Советская власть была установлена еще задолго до нашего прибытия. И это потому, что у Сталина и его друзей тут находились опытные товарищи-организаторы. Первый из них – Сергей Киров, недавно отправился в Баку, чтобы навести там порядок, а второй – Ной Буачидзе, стоит рядом со мной и рассказывает о творящихся сейчас здесь делах.
Скажу сразу – и мне и ему несколько неловко в общении друг с другом. Ему – потому что с ним рядом стоит брат ненавистного всем революционерам императора Николая, а мне – потому что мне придется иметь дело с человеком, который всю свою жизнь занимался свержением власти моего брата, за что Кавказским военным судом в 1911 году он и был заочно приговорен к смертной казни. Такая вот веселая компания – брат императора и сам несостоявшийся самодержец, и несостоявшийся висельник-революционер… Но, как сказал полковник Бережной «бывает так, что политика укладывает в одну постель самых разных людей». Верное наблюдение…
Я невольно улыбнулся. Ной Буачидзе, заметив мою улыбку, замолк на полуслове и с удивлением поднял свои густые черные брови.
– Товарищ Романов (как странно для меня такое обращение, но я уже начинаю к нему привыкать), – обиженно сказал он, – вы меня не слушаете? А зря – то, что я вам сейчас рассказываю, вам необходимо знать, чтобы вы поняли то, с чем вам придется здесь столкнуться. Например, вы знаете, какова ситуация с земельными наделами в Терской области?
Я отрицательно покачал головой. Хотя мне и довелось командовать Дикой дивизией, джигиты которой были уроженцами этих краев, тогда в мою голову как-то не приходила мысль поинтересоваться об их повседневном житие-бытие.
– Так вот, – начал свою лекцию Ной Буачидзе, – перед революцией в казачьих станицах на каждую мужскую душу приходилось по двенадцать десятин удобных земель, что вполне обеспечивало успешное ведение хозяйства. Для сравнения – в горной Чечне этот показатель составлял треть десятины, а в Ингушетии и Осетии – по две десятых десятины на одного мужчину.
Более половины удобных для обработки и лучших земель Терской области принадлежит казачеству. Составляя около пятой части населения области, казачество владеет тридцатью процентами ее земельных угодий, тысячью шестьюстами квадратными верстами морских вод, побережьем Каспия с рыбными промыслами, исключительным правом рыболовства на Тереке, Сунже и Малке, соляными промыслами, каменоломнями. Кроме того, Терское казачье войско за аренду своих земель получало от нефтепромышленников до двадцати пяти миллионов рублей, ежегодно имея два миллиона рублей арендной платы. Казаки держали сеть запасных продовольственных и фуражных «магазинов», агрономические прокатные пункты с сельхозмашинами и орудиями, распоряжались капиталом из благотворительных поступлений для оказания помощи бедным семьям.