Призрак
Шрифт:
— Они делают спортивные ставки по заведомо ложной категории.
Я вспоминаю о нелегальном собачьем бойцовском ринге, который обнаружил, и Франко больше не задает вопросов, за исключением самого важного.
— Чего бы ты хотел?
— Сделать им двойной выстрел. — Я указываю на мужчин слева. — Один в голову, другой в сердце. А потом приведи ко мне Эббота.
Франко кивает, но прежде чем уйти, снова показывает на мониторы.
— Николай ждет тебя внизу.
Мои пальцы сжимаются вокруг бокала коньяка в руке, когда я переворачиваюсь к домашним камерам и наблюдаю за ним
— Чего он хочет?
— Поговорить с тобой, — неопределенно отвечает Франко. А потом он выходит из комнаты, позволяя моей ярости спокойно поглотить меня.
Я сдерживаю его остатками своего напитка, прежде чем достаточно успокоиться, чтобы посмотреть ему в лицо. Мой сводный брат Николай. Хотя у нас разные фамилии. Мой отец слишком стыдился меня, чтобы позволить мне носить его фамилию. Поэтому я ношу фамилию Николаев, доставшуюся мне по наследству от моей покойной матери, а он носит фамилию нашего отца Козлов. К счастью для моего отца, мы совсем не похожи, что позволяет избежать домыслов. Больше всего он боится, что правда откроется его братьям ворам. Что они узнают, что у него есть неполноценный сын. Николай — его гордость и радость, а я — ничто.
Когда я прихожу в гостиную, Николай ждет меня, сложив руки на коленях. У него более светлые волосы и цвет лица, чем у меня, и когда я встречаюсь с ним взглядом, его глаза — точная копия глаз моего отца.
— Это деловой визит? — интересуюсь я.
— Да. — Он встает и протягивает мне руку, которую я игнорирую.
Я указываю на бар в другом конце комнаты.
— Угощайся напитками, если хочешь. Как и всем остальным.
Оскорбление не остается незамеченным, но он игнорирует его. Виктор не замечает напряженности между нами, и это единственная причина, по которой я позволяю ему находиться в моем доме. Он был здесь всего один раз после того случая полгода назад, а потом ушел со сломанной рукой и почерневшим лицом. Если бы Виктор знал о случившемся, Николаю повезло бы отделаться в лучшем случае потерей нескольких конечностей.
Но, несмотря на жестокое соперничество между нами, он мой брат. И он никогда не осмеливался поделиться моим секретом с ворами или с кем-то еще, кто мог бы легко использовать его в своих интересах. Только по этой причине я чувствую, что обязан ему небольшой любезностью.
— Анатолий послал меня узнать, когда можно устроить вечеринку по случаю помолвки, — говорит Николай.
— Тогда это была напрасная поездка, — сообщаю я ему. — Ты должен это знать.
— У меня нет оправданий своим поступкам, — говорит мне Николай. — Это была ошибка, Лёшенька. Я знаю, что заслуживаю смерти за то, что сделал с тобой. И иногда мне хочется, чтобы ты рассказал им. Рассказал им правду. Я не хочу продолжать в том же духе. Я хочу исправить причиненный ущерб. Так что, пожалуйста, скажите мне, как я могу все исправить.
— Разговор окончен, — сообщаю я ему. — Так что, если у тебя нет ко мне других дел, можешь проваливать.
Николай хмурится и засовывает руки в карманы.
— Что же мне тогда ему сказать?
— Это тебе решать, — отвечаю я. — Я уверен, ты что-нибудь придумаешь.
Странное выражение появляется на его лице, и он возводит глаза
Напряжение в моем теле вот-вот взорвется, если я не выпущу его в ближайшее время.
— Что там такое? — спрашивает Николай.
— Это тебя не касается.
Он хмурится, но не спорит, когда я указываю на дверь. Он делает еще одну паузу, чтобы прислушаться к звукам наверху, а затем уходит, как я и просил.
К тому времени, когда Франко возвращается с моим пленником, я еще больше нервничаю и слишком пьян. Но его раскаяние не может ждать. Потому что в данный момент это именно то, что мне нужно.
Я одобрительно киваю человеку с кляпом во рту, перекинутому через громоздкое тело Франко.
— Отведи его в подвал. — Я хватаю бутылку коньяка из бара. — Я спущусь через минуту.
Глава 8
Талия
Дни сливаются в повторяющуюся картину боли и сна. Магда каждое утро кормит меня бульоном и прописанными лекарствами. Все слишком живо и остро для моих чувствительных глаз, и я умоляю ее погрузить комнату в темноту.
Она соглашается на мою просьбу и позволяет мне спать. Другого выбора нет. Я не могу встать с кровати. Или, по крайней мере, я думаю, что не могу. Пока однажды ночью я не оказываюсь на полу, свернувшись калачиком, как раньше у Армана, когда он забрал мой матрас. Это тяжело и неудобно, но знакомо. Я хочу остаться там.
Когда Алексей поднимает меня и возвращает на кровать, мои тихие протесты прерывают его резкие слова.
— Ты спишь на кровати в моем доме, — говорит он мне. — Всегда.
А потом он оставляет меня в моем собственном особом аду.
Проходит три недели, прежде чем симптомы исчезают и мой разум проясняется. В первый раз, когда я сажусь в постели и оглядываю комнату, мне приходится напоминать себе, где я нахожусь. На трезвый взгляд все выглядит иначе. Более дорогим.
Стены выложены камнем. И цвета комнаты насыщенные и темные. Золотые и бургундские драпировки и коврики в тон мебели из красного дерева.
Она огромна. Слишком огромна для меня. И шторы снова задернуты, позволяют естественному свету проникать в пространство комнаты. И он все еще кажется слишком ярким. Когда я свешиваю ноги с кровати и переношу на них вес тела, они становятся деревянными, и мне приходится держаться за матрас, пока я делаю первые несколько шагов.
Мягкий материал касается моей кожи, и я бросаю взгляд вниз. Я понимаю, что на мне пижама. Мягкий розовый хлопок. Это странное ощущение на коже, которая так долго была обнажена.
Я двигаюсь по комнате, прикасаясь ко всему, что мне чуждо. Вещи, которые я не видела и не чувствовала куда дольше, чем могу вспомнить. Книги, холсты, кисти. Текстуры ощущаются странными подушечками моих пальцев. На обратной стороне холста я нахожу скобу, которую отрываю пальцами.
Инстинктивно я прижимаю ее к ладони, снимая напряжение в груди со знакомой болью. Потом дверь открывается, и я бросаю ее на пол.