Призраки Фортуны
Шрифт:
— Ого, это у тебя, Платоша, от злости, что ли? — Императрица заливисто рассмеялась, распихивая перины с явным желанием полюбоваться творением своих рук. — Так тебя, mein susser Junge, [11] надо злить почаще! Ну, иди сюда, мой жеребчик!
И императрица нырнула в перины, наваливаясь своими телесами на бедного Платона. Обращаясь к камердинеру, она томно добавила:
— Ступай, Захар. Отдай Державину письмо, пусть отпишет Григорию Александровичу, что мы повелеваем выдать Резанову тысячу рублей с выздоровлением, да пусть произведет его в капитаны… И поскорей направит
11
Мой сладкий мальчик ( нем.).
Говоря это, императрица с неимоверным обожанием схватила Платона за щеки и, сжав их «в мордашку», стала агукать, обращаясь к Платону, как к малому дитяте.
— Да скажи ему, что новость эта нам приятная, но не важнее остальных! Ух, пирожок ты мой с яйцами! И еще, пусть напишет, что мы от него новостей поважней ждем! Да, mein susser?! — сюсюкала царица в припадке телячьей нежности.
Но Платон все еще хмурился.
— Любишь ты, Катенька, деньги транжирить, — капризничал он, начиная елозить под ней в такт ее движениям.
— А ты не жадничай, бука, — жарко шептала ему в ответ разомлевшая от страсти Екатерина. — Ух ты, хорош! Ух ты, мой козлик, ух ты, мой жеребчик… Вот так… Вот так… Давай… давай… Еще… Еще… Я тебе, мой красавчик, если хошь, сто тыщ подарю…
Захар вышел из опочивальни и осторожно опустил полог. К подобным сценам он давно привык. Сколько подобных молодцев прошло перед его глазами — не перечесть. Однако тех, кто собирался «задержаться» подольше, он уже научился различать. «Этот далеко пойдет!» — сразу смекнул Захар. Дело свое мужицкое парень знал, судя по всему, исправно. Но для «фаворского карьеру» этого было мало. «Вон Мамонова-то, глянь, задвинули, что коромысло за печку, никто и не вспомнил. Как и не было человека! Сегодня в пояс кланялись, а завтра поминай как звали! Нет, тут что ни говори, а тож ум нужон хваткий, государственный», — рассуждал про себя Захар Константинович, сам прошедший путь от простого истопника до личного камердинера императрицы. Фаворитов-то много было, а Захар вот только один. Скольких он их встретил и скольких проводил! «Но этого так просто, пожалуй, не задвинешь. Прыткий малец! Этот, наверное, задержится… — качал головой Захар. — У этого взгляд волчий!»
Размышляя таким образом, Захар дошел до дома, отведенного под секретариат императрицы, при котором состоял и придворный поэт Гавриил Романович Державин. Передав письмо, Захар направился в казначейство готовить обещанные Платону сто тысяч. Порядок восхождения очередного фаворита на вершину иерархической лестницы он знал отменно. «В Первопрестольную-то, пожалуй, что и графом ужо въедет, коли здоровье не надорвет, — усмехнулся про себя Захар. — Ну, если не в Москву, то в столицу-то уж точно!»
Интуиция и опыт не подвели Захара и на этот раз. При дворе начиналась новая эра. Эра Платона Зубова. Бывшего корнета конно-гвардейского полка, которого так некстати пропустил все контролировавший Потемкин. Занят был светлейший — фейерверки, смотрины нового флота, армейский парад… Тут разве за всем уследишь! «Да и потом, кто бы мог подумать, что с красавцем Резановым такой казус случится! Ведь как все складывалось-то — загляденье! Так ведь нет, не углядел!» —
Но вскоре у фельдмаршала свободного времени и вовсе не останется. Императрица мчалась в столицу, окрыленная победами и достижениями на юге, а Россия неслась к новой войне с Турцией, которая начнется всего через три месяца. Турки опять просчитаются, и о тайном союзе, который Екатерина все-таки заключила с Австрией, османы узнают слишком поздно. Не зря императрица таскала за собой Иосифа II Габсбурга по херсонским да крымским степям, обедала с ним приватно в походных шатрах — договорились-таки монархи!
Несмотря на всю занятость на южном фронте, метнется тогда Потемкин из своей Новороссии в Петербург, чтобы, как он выражался, «вырвать-таки больной зуб». Но, несмотря на то, что каламбур был в самом деле удачный и все понимали, о каком «зубе» идет речь, уже никто подобострастно не хихикал вокруг светлейшего, как было давеча.
И как ни старался фельдмаршал приостановить победное восхождение Платохи к вершинам власти, а и ему это оказалось не под силу. Чуть сам на старости лет в опалу не угодил! Подходило к концу его время — время невенчанного царя и одного из самых толковых правителей за всю историю Российской империи.
Впрочем, и жизни ему оставалось всего-то четыре года. На историческом горизонте уже занималась заря новой эпохи.
Часть третья
Перекрестки судьбы
И праведников настигает то, что заслужили нечестивые, и с нечестивыми случается то, что заслужили праведники…
Глава первая
Лорд протектор
Вне времени. Дворец лорда Протектора
За столиком из благородного темного дерева, украшенного искусной резьбой, сидел человек. Перед ним лежала раскрытая шахматная доска с расставленными на ней фигурами. Уныло-желтые и доска, и фигуры были совершенно обычного вида и решительно не подходили к величественному интерьеру комнаты. Да и комнатой это помещение назвать тоже было нельзя. Более всего подошло бы определение «зала». Именно «зала», со старинным окончанием на «а». Хотя даже и оно было бы не совсем правильным.
Интерьер комнаты больше всего напоминал внутреннее убранство какого-нибудь готического собора. Пилястры, колонны и арки величаво возносились вверх и терялись где-то в сумраке готических излишеств, там, куда и свет-то не доходил и где царил вечный полумрак. Но не потому, что не хватало освещения. Наоборот, нездоровая любовь хозяина к излишествам прослеживалась и здесь. Светильников было столько, что для любого другого нормального помещения их был бы даже переизбыток. На позолоченных и бронзовых цепях, спускавшихся из таинственного полумрака, висели гигантские хрустальные люстры, которые могли бы украсить любой европейский дворцовый интерьер. Навстречу им высились напольные золоченые канделябры, изливавшие снопы хрустального света. Где только было возможно, каменные стены украшали гобелены тончайшей выделки, представляющие, как им и положено, сцены из жизни королевских дворов и династий. Полотна европейских мастеров покрывали стены там, где им это позволяли отступавшие в сторону шпалеры, а пол помещения был устлан восточными коврами.