Призраки Фортуны
Шрифт:
Мебель соответствовала окружающей обстановке. По большей части это были массивные деревянные предметы, украшенные обильной резьбой и инкрустацией. В каменных нефах и альковах высились громадные книжные шкафы, на полках которых теснились старинные фолианты. Каждый из шкафов и сам походил на готический собор в миниатюре. Диваны и кресла всевозможных стилей, эпох и стран объединял лишь один признак — роскошь.
Мужчина, склонившийся над шахматной доской, был одет в белую рубашку, расстегнутый ворот которой оттенял развязанный галстук-бабочка темно-серого цвета. Черные брюки и лакированные черные туфли завершали
Помимо дешевой шахматной доски, интерьер портил еще и телевизор. Правда, был он не совсем обычный и явно не дешевый. Параболически изогнутый плазменный экран, как горизонтальный срез спутниковой антенны, парил в воздухе, поддерживаемый невидимыми тросами, спускавшимися из-под потолочья. При этом экран беспардонно загораживал огромное, практически во всю стену полотно «Ночной дозор» Рембрандта.
То, что человек, склонившийся над шахматной доской, был хозяином этого помещения, не вызывало никакого сомнения. Тысячи незаметных деталей, сливаясь воедино, безошибочно указывали на это. Вся его поза, казалось, говорила сама за себя: «Наконец-то я дома! Пришел после торжественного приема и вот теперь могу спокойно расслабиться на диване, за стаканом виски и любимой игрой».
Это предположение подтверждало и полное игнорирование роскоши, которая его окружала. Любой человек, окажись он в этой зале на правах посетителя, пусть даже и не в первый раз, не сидел бы, уткнувшись в шахматную доску за сто пятьдесят рублей, а крутил головой, разглядывая сокровища, сотворенные в разные эпохи человеческим гением, которые какой-то несчастный случай свалил в одну кучу, бравируя безвкусицей.
Параболический экран проецировал видеоряд, создавая почти идеальное, даже не трехмерное, а голографическое изображение. Мелькали кадры репортажа корреспондента Би-би-си из какой-то бесконечно нищей африканской страны. Дистрофичные дети со вздутыми животами с пугающей достоверностью толпились мерцающими гоблинами всего в нескольких метрах от шахматиста, который не обращал на них никакого внимания и, судя по выключенному звуку, обращать его в ближайшее время не собирался.
Но его отвлеченность от внешнего мира казалась напускной. Как только из сумеречных глубин зала выступила фигура мужчины, который бесшумно приблизился и остановился у него за спиной, человек сразу же поднял голову от доски.
— Я надеюсь, вы принесли еще виски, Найджел? — вальяжным тоном, не поворачиваясь, вопросил шахматист.
Пришедший был с пустыми руками, что его, впрочем, совершенно не озадачило. Слегка наклонив голову и игнорируя вопрос, Найджел лишь тихо произнес в ответ:
— Сэр, в направлении семнадцать-восемьдесят семь возникли… — он замялся, как бы подыскивая подходящее слово, — вопросы.
— И что же это за вопросы, Найджел, на которые вы, по всей видимости, пока не имеете ответов? — отозвался хозяин, не меняя позы и тона.
— Сэр, доктор не вышел на связь в положенное время…
Тот, кого называли «сэром», продолжал смотреть на шахматную доску.
— Судя по вашему тону, Найджел, вы предполагаете осложнения. Я вас правильно понимаю?
— Абсолютно правильно, сэр.
— И у вас, по-видимому, на то есть серьезные основания, не так ли?
— Абсолютно правильно, сэр, — как робот повторил Найджел. — «Эй Ай» показал нарушение континуума именно в том месте и практически в интересующее нас время.
— Вы даже успели задействовать «Эй Ай»? — слегка удивился хозяин.
Наконец он поднялся с дивана и достал из кармана брюк айфон. Используя его как пульт дистанционного управления, вальяжный господин навел его на трехмерный плазменный экран.
Изображение сменилось. Теперь весь экран, точнее, выхваченное кадром пространство перед глазами Найджела и его хозяина заняло изображение, более всего похожее на снятый сверху облачный покров Земли.
Некая клубящаяся и достаточно плотная субстанция принимала всевозможные формы и очертания с той же неуемной фантазией, что и земная атмосфера. Как будто снятая на камеру с обычной скоростью, а потом пущенная в убыстренном темпе, субстанция расползалась и соединялась, выбрасывая протуберанцы причудливых фигур. Не знающие силы гравитации, они всякий раз перетекали в новые клубящиеся формы. В отличие от однообразного серого цвета земного облачного покрова субстанция на голографическом экране мерцала и переливалась всеми цветами радужного спектра. Зрелище было завораживающее.
Но внимание двух мужчин сразу же привлекла особая область изображения в правом нижнем углу голограммы, находящаяся под перекрестьем двух зеленых фосфоресцирующих линий. Рядом, в воздухе, как на цифровом табло, зависли ряды чисел. Даже без фокусирующего внимание перекрестья эта часть изображения обращала на себя внимание доминантой пульсирующего розового цвета. Субстанция, как какой-нибудь фантастический живой организм, в который в этом месте воткнули невидимую иглу, с возмущением реагировала на вторжение.
— Найджел, — глядя на изображение, задумчиво произнес хозяин, — потрудитесь пригласить к нам Сайруса…
Глава вторая
Обратно в столицу
1787 год. Курская губерния
Июньское солнце уже клонилось к закату, когда запыленная кавалькада императорского поезда, подняв невероятные клубы пыли, въехала на последнюю перед Курском ямскую станцию.
Резанов в новом капитанском мундире, в окружении своих измайловцев осадил коня и бросил поводья подбежавшему дворовому мальчишке.
Посланный им вперед разъезд сделал свою работу. Весь дворовый люд — не только самой станции, но и согнанный из близлежащих деревень — в суматохе готовил свежих лошадей. Шутка ли сказать, сама императрица пожаловали! Из соседних сел потянулись все, кто мог передвигаться, дабы хоть «издаля взглянуть на матушку-государыню».
Несмотря на то что императрицын поезд ждали — только юродивому могло быть невдомек о крымском путешествии Екатерины и о его триумфальном завершении, — появление разъезда казаков все же было сродни грому среди ясного неба. Свистя и улюлюкая, казаки вмиг всполошили клевавшее носом и мечтающее о сладком послеобеденном сне царство. Императорский поезд приближался к столицам, и Екатерину вновь окружили свиты иностранных посланников и дипломатов. Поэтому казакам было строго-настрого запрещено усердствовать нагайкой, подгоняя замлевший при виде царского каравана народ. Отсутствие плетки казаки нещадно замещали матерщиной, что, конечно, было не так действенно, но тут уж, как говорится, ничего не поделаешь — приказ есть приказ!