Призраки коммунизма
Шрифт:
— Хреновый ты критик, коль на рынках таким барахлом с тобой рассчитываются. Работать над собой надо. Повышать квалификацию. Как говорил Великий Кузьмич: учиться, учиться и еще раз учиться…
Культя сжимал в руках свой таз и только поскрипывал зубами.
— У тебя теперь два пути, — посочувствовал критику Сява. — Первый: платить ей всю жизнь, второй: спасаться бегством.
— Нет, у тебя есть третий путь, — подсказала Вася. — Лиши её каким-нибудь образом Партбилета, и тогда у неё не будет ни малейшего права даже упоминать о своих потребностях.
— Не переживай, — бодрил Культю Кнут. — Я посоветую четвёртый путь. Смирись и отдайся ей. А еще лучше — залюби до смерти. И вообще, присмотрись к ней внимательней. Ну неужели тебе её не хочется?
Культя тихо свирепел, передёргивался и неистово сопел.
Проня слушала эти разговоры спокойно, не перебивая. Иногда она посылала воздушный поцелуй критику и снова начинала жевать. Вечером кандидат в любовники начал щипать подвявшую травку. Порой ему приходила в голову мысль: а не смириться ли и вправду с судьбой, однако он всерьёз опасался, что вовсе не он, а эта нимфоманка залюбит его до смерти.
С утра у критика прихватило живот. Он обделался прямо на рынке, не успев донести добро до горшка. Колхознику пришлось всё-таки поделиться продуктами, приняв к сведению нелицеприятную оценку качества своих тыквочек, а также убедительное наличие Кала в штанах, которое добросовестный критик тут же выскоблил в подставленный горшок. Воспользовавшись отсутствием замешкавшейся где-то Прони, Культя сразу на месте всё и пожрал, так что грозной девице, несмотря на её наскоки, не досталось в этот день ничего. Потом критик ещё долго ходил по рынку. Принюхивался, приглядывался. Попробовал выпрашивать — не получилось. Прикинул — не попытаться ли чего-нибудь спереть, но в памяти всплыл тот давний и жуткий случай, когда разъяренный колхозник саданул его по рукам острой железякой, отрубив два пальца. С тех пор Культя и получил свою кличку, а, кроме того, переквалифицировался в критика. Эта специальность требовала острого ума, пытливого глаза (за принижение достоинств добротных продуктов можно было оказаться в Парткоме), но считалась более безопасной, хотя и имела существенный недостаток — рассчитывались колхозники теми же недоброкачественными продуктами, которые обнаруживали критики. Однако, со временем, отточив мастерство до совершенства, некоторые из специалистов умудрялись раскритиковывать в пух и прах вполне приличные продукты, сумев отыскать в них малозаметные, но недопустимые потребительские дефекты. А именно: слабую звонкость при простукивании тыквочки, свидетельствующую о недостаточной зрелости; оттенки синеватости на её румяных боках, доказывающие гнилостную предрасположенность; плохо увядший хвостик, говоривший о поспешности в сборе урожая. Кроме того, всегда можно было придраться к размерам тыквочки, что уличало труженика полей в недобросовестном внесении собранного им Кала в почву. Обнаружить изъяны в картошках считалось делом хлопотным и трудоёмким, потому что их размер, форма и цвет никак не отражались на вкусовых достоинствах. Вот почему критики и пристрастились к тыквочкам, благословляя в молитвах Кузьмичу, сей прихотливый в культивировании сельскохозяйственный продукт.
Ни разу Культя не пожалел об обнаруженных им в себе критических способностях, реализовывая которые, он не только обеспечивал свои пищевые потребности, но также полагал, что вносит значительный вклад в процветание горячо любимой Родины.
Бывали дни, когда ему удавалось поесть аж два раза. Только богоподобные Секретари могли позволить себе такое излишество. Случалось попить и пивка, что удавалось далеко не каждому Коммунисту, по крайней мере с той высокой периодичностью, какая выпадала на долю везучему критику.
Так бы и жилось Культе припеваючи, если бы не влезла в его жизнь эта подлая тварь — Проня. Конечно, можно было попробовать уладить дело в Парткоме, но критик опасался, что Проня, соблазнив немалым количеством фантиков всегда готового к подкупу Сяву, сумеет с его помощью убедить Секретаря в жизненной важности своих бабских потребностей, и тот навсегда привяжет Культю к этой кошмарной женщине. Сегодня, когда Культя взбунтовался и сам съел заработанные продукты, возникла опасность, что в Партком рано или поздно обратится Проня. Но та предпочитала другие методы.
И в тот же вечер, откушав перекупленных у кого-то тыквочек, девица грузно поднялась и, бурча под нос ласковые угрозы, начала сужать круги вокруг отдыхающего от тяжких забот критика.
— Буду отбиваться тазом! — выкрикнул Культя решительно.
Проня затопталась на месте.
Критик с невероятной для него силой рассёк воздух своим оружием крест накрест.
— Убьёт! — предположил Сява уважительно.
Проня прекратила натиск на Культю и пошла на попрошайку.
— Ты уверял — всё получится! — грозно проговорила она.
Сява вскочил. Держа почтительную дистанцию, он принялся торопливо оправдываться:
— Мы же забыли про таз. Ты забыла и я забыл. Это же непредвиденные обстоятельства…
— Изловлю — раскурочу, — пригрозила Проня.
Она ещё немного потопталась, побушевала, потом начала успокаиваться и вскоре совсем затихла.
Все расслабились. Сява принялся сооружать пышный матрац, благо сухой травы вокруг было навалом. Культя не выпускал из рук свой ненаглядный таз, вертел его, окидывал взором и восхищённо цокал языком.
15
Ночь подкралась ненавязчиво и бесшумно. Тускло залоснилась потёртым боком Луна, небо обсыпалось звёздами, воздух затих.
Сява спал сладко и, как всегда, чутко. Потревоженный сном, он часто вскакивал, куда-то уносился, но тут же, слегка сконфуженный, возвращался. В сторонке, негромко шурша, возились Кнут с Васей. Проня, объевшаяся тыквочками, раскатисто храпела. Культя побросал в неё мелкими камешками, убедился, что не притворяется, прополоскал в луже свои штаны и повесил на куст сушиться. Затем разыскал увесистый камень, подложил под голову и, зарывшись в сено, мирно задремал.
Утром критику приснился сон, в котором юная обнажённая Вася кидалась в него тяжёлыми спелыми тыквочками.
Кнут ещё раз пнул Культю ногой.
— Вставай, засоня! Проня твои портки спёрла.
Культя замычал, громко всхрапнул и резко подпрыгнул, одновременно замахнувшись и камнем, и тазом.
— А-а-а, это ты, — сказал критик миролюбиво. Шагнул к кусту и замер…
Проня, не замечая никого вокруг, мыча и закатывая глаза, сладострастно внюхивалась в его штаны. Из её горла раздавался стон, тело дёргалось.
Сява подобрался поближе. Морщинки на его лице собрались в комок, в голове завозились мыслишки.
— Что это с ней? — спросил он. — Никак, помирает?
Девица грохнулась на спину. Окрестности огласились утробным нечеловеческим воем. Пот брызнул из чёрных от грязи пор, тело содрогнулось и обмякло.
— Отошла, — радостно выдохнул Сява. — Слава Кузьмичу!
Культя выдернул из неподвижной руки свои штаны.
— Сколько опарышей на такой туше можно вывести! — Попрошайка прыгал вокруг и, сияя лицом, потыкивал Проню пальцем. — А можно выкормить крыс…